— Остальное поймешь в процессе работы, — закончил беседу Утрисов. — Машинист у нас один на три смены. Его не разорвешь. Поэтому первую смену отстоишь с ним, а потом придется самостоятельно. Понял?
— А чего же не понять-то? — Санька стоял, широко расставив для устойчивости ноги в лаптях, чтобы не поскользнуться на каменных плитках пола. — Я дома на лобогрейке работал и то справлялся. Правда, тут шума побольше. Зато газит меньше, чем у нас в сернокислотном.
— Да, — согласился Утрисов, с любопытством и изумлением поглядывая на собеседника, рябое лицо которого светилось простоватой уверенностью. И подумал: «Невежество, конечно, не аргумент. Попробуй-ка убедить этого человека, что в его руках жизнь сотен людей. Он ни за что не поверит. Это же ведь не лобогрейка. Там он видит опасность: острые ножи, разгоряченная лошадь. «Шуму больше», — ишь оценил!»
Последняя ступень компрессора сжимала воздух до семисот атмосфер. От малейшей ошибки эти сотни атмосфер могли превратить в щебень стены цеха, в груду лома сверкающую краской и никелем аппаратуру.
Но Утрисов ничего не сказал в тот раз новому помощнику машиниста. Нужно, чтобы человек работал, а не оглядывался по сторонам в ожидании неминучей беды. И стал Санька работать помощником машиниста.
— Ты приходи как-нибудь, Алеха, ко мне на смену, — предложил Санька однажды. — Чудно же, брат, все устроено. Значит, так. Бак в цеху стоит, со стог, поди, будет. А в нем стеклышко и кран. В баке жидкий кислород. Да? Пить захотел, скажем. Наливаешь в кружку кипятку, а потом из этого крана кислорода добавляешь. Раз! И кусок льда в кружке плавает… Пьешь, как родниковую, аж зубы ломит.
— Не может быть! — ахал Алеха. — Как же кипяток, а сразу чтобы в лед? Врешь, поди.
— Надо больно мне врать-то, — Санька кривил губы, — приходи, сам увидишь.
— А ты ему, Саня, расскажи, как от жары спасаешься, — вступила в разговор Паша, явно гордясь мужем, чей заработок стал теперь значительно больше, чем прежде, когда Санька возил вагонетки с огарком.
— Ну, ладно, расскажу, — Санька отодвинул и перевернул чашку кверху донышком — мурзихинский знак окончания чаепития, устроенного на этот раз в честь прихода Алехи. — Все очень просто. В цехе жара, а ночью и без того спать охота… Делать-то надо чего-то. Нацедишь в ведро кислорода, выльешь на пол, а он клубами. И сразу прохладно делается.
— Химия, — уважительно сказал Алеха и попросил: — Так я приду как-нибудь, Саня, а?
— Чего же не прийти? — миролюбиво согласился Санька. — Жалко вот уедешь, а то бы тоже в цех. Мне технорук Утрисов говорил: люди нам нужны. Химия, говорит, со временем даст людям все: одежду, обувь. Даже еду можно будет здесь получать. Представляешь, ни пахать, ни сеять не надо…