Двое немцев появились вечером, ближе к ночи, в темноте. Курт Руммениге выбрал именно этот дом.
— Вот сюда мы с тобой нагрянем, парень. Нюхом чую — наш дом. И хозяин тут — с аусвайсом. Тепленький хозяин, отсиделся, нас с тобой как раз дожидался.
— Послушай, Руммениге, мы придём туда, а дальше? Я тебе так скажу — я не буду никого убивать. Хватит.
— Бом, ты меня не зли, парень. Ты хоть одного убил? А сопель — на взвод. Война у нашей границы. Русские обложили. Русские! Ты нынешних русских видел в глаза! Азиаты узкоглазые возле наших домов! А ты будешь сопли пережевывать? Встряхнись, парень, нам нужны документы, а не дохлые богемцы на шее. Но если за документы и отлежаться денёк бог с меня возьмёт плату — шею какого-нибудь старого Jude[3] или крохоборка-тыловика — я и думать не стану и тебе мозги вправлю. Ты не перечь теперь мне, а не то худо будет…
Бом не стал отвечать. Полторы недели, которые они с Куртом ныряли по подвалам, хоронились от людей, передвигались по темноте, обдирая локти и колени — эти полторы недели вымучали молодого парня почище фронта. Мучает неизвестность и возможность выбора. И непрерывная необходимость его совершать. Эрих Бом теперь был не вполне Эрихом Бомом, его преследовала, едва уже оставляя, навязчивая мечта о кружке берлинского киндля, а об остальном думать давалось ему колоссальным напряжением ума, потому как клонило и клонило в сон. И он держался за Руммениге, без которого он, так ему стало казаться, как раз и уснёт. И все-таки теперь Бом собрал волю в кулак, а в кармане нащупал нож, длиной как раз с ладонь. Злой нож перекочевал в карман ещё в начале их скрытного пути, после того как Бома посетила простая как виселица мысль, что если ему порой хочется избавиться от баварца, то и Руммениге подобное настроение наверняка не чуждо. И нож у того наготове… Разные у них взгляды на жизнь, и есть между ними межа, глубоко их разделившая. Курт — если бы сейчас бог позволил открутить назад пять и десять лет — повторил бы все заново, и только раньше и круче призвал бы выдрать золота у евреев и немецких богатеев. Деньги бросили бы на проект V1, на мощную ракету, чтобы грохнуть этим смертельным фантомом по Сталинграду, в котором — в этом он убедил себя — солдаты Вермахта были преданы какими-то предательскими силами в генеральном штабе. Там, в Сталинграде, коренилась ужасная, как болезнь, как чума, причина последовавших затем неудач. Таким — заядлым — видел Курта Руммениге Эрих Бом, и такой Руммениге ему совсем не нравился. «Странно устроен человек — верит в бога, но не извлекает никаких уроков из пережитого битья. Даже такого, как Сталинград»!