Шел апрель тысяча девятьсот сорок второго года.
— Скажите матери, чтоб ждала. Скоро вернусь! — попросил Андрей соседских ребят и направился в военкомат.
Если б знал Андрей Петрович, что ни через день, ни через неделю, ни через месяц он не вернется… Как часто приходилось в те годы слышать неосторожные слова, вроде: «Я вернусь» или «Я скоро!..» «Я вернусь…» — говорил отец дочери и исчезал навсегда в дыму и грохоте атак. «Я — скоро!» — говорил парень девушке и где-то в далеком Заполярье, обвешанный гранатами, бросался под меченный крестами танк, чтобы не пропустить его к Мурманску.
Под Воронежом Юсин получил первое боевое крещение. Вышел он из боя без единой царапины, но война сразу перестала быть для него «приключением» — смертное дыхание ее опалило душу.
Нельзя сказать, что до этого боя Юсин ничего не видел. Он видел, как дрались, отступая, наши части. Видел самолет-разведчик, обстрелявший войска. Видел раненых. Но все же он был очевидцем, свидетелем, а не участником. Теперь он не только видел войну — он ее знал. Когда его полк разворачивался в боевые порядки, вместе со всеми занял свое место в строю не наивный парень, а боец, уже понимающий что к чему.
Шли дожди. Осенние, долгие. Им, казалось, не будет конца. В траншеях, как ни пытались отводить воду, роя канавки, стоки, все равно всегда было по колено. Случалось так, что солдат, заснувший в своей норке, выкопанной в стенке траншеи, просыпался от того, что вода заливала его с головой. Захлебываясь и чертыхаясь, он выбирался из укрытия и принимался каской или котелком отчерпывать проклятую воду, которая снова и снова просачивалась из траншеи. Работа, конечно, бесполезная, но таким образом хоть немного согревались. Все с нетерпением ждали наступления, чтобы выбраться наконец из этих вечно хлюпающих траншей, хотя и знали, что и по ту сторону линии фронта идут такие же бесконечные, серые, раскиселившие землю дожди.
— Может, потому и рванули мы так, когда получили приказ, — вспоминает Андрей Петрович. — Хоть куда-нибудь, только бы из этой осточертевшей хляби вырваться! Хуже, чем здесь, думалось, и быть не может… Оказалось, может… Прорвались мы по линии железной дороги да по шоссе, километра так в четыре «дырочку» сделали в ширину, вышли к железнодорожной станции. А на высотках — слева и справа — еще фрицы сидят, вся полоса простреливается насквозь…
— Мешок… — говорю я.
— Э, нет, — смеется Юсин, — это у тех, кто драпал, «мешком» называлось, а у нас это именовалось «плацдармом». Вот на этом-то «плацдарме» мы и хватанули лиха; траншеи — наскоро вырытые, воды в них еще больше, чем в старых. А высунуться из них днем нельзя — сразу пулю получишь. Местность вся ходами сообщения и траншеями изрезана: одна на другую похожи. Куда пойдешь? Пошлют, скажем, с донесением, — обратно возвращаться, так пока свою траншейку найдешь, десять раз заблудишься. Ну и немец блуждал тоже: такие встречи бывали!