— Дело не в этом. — Андре не понимал, к чему она клонит. Или, наоборот, понимал слишком хорошо?
— Я знаю. Ты хочешь уничтожить магистрат. Но опять тот же вопрос — зачем? Думаешь, от отсутствия магистров что-то изменится? Люди станут лучше? Или жизнь вдруг превратится в сахарную вату? Нет, Андре, этого не будет. Виноваты не эти двое мальчишек, которых мы называем магистрами. Да, Кернер давно погряз во тьме, но ведь тьма — его второе имя. А Пьер чувствует себя пустым до донышка, что тоже понятно. Но они ли заставляют убивать, красть, изменять, ненавидеть, презирать? Нет, люди делают выбор сами. Ты сделал свой выбор, Андре Вейран. Он, без сомнения, благороден в глубине своей, но и корыстен. Абсолютная власть?
— Возможно.
— Что ж… — Пустота жутко усмехнулась. — Твои братья могли бы рассказать тебе, мальчик, чем приходится платить за мою силу. Один отдал мне магию, второй заплатил болью.
— Я готов. Любую плату.
— Не торопись, — холодные худые пальцы коснулись его щеки, и по телу пробежала дрожь.
— Я все решил.
— У, настырный. Люблю таких. Мне понадобится твой поцелуй, Андре, и я назову цену.
— Хорошо.
И Пустота с легкостью шагнула в круг, опустила руки на плечи, коснулась губами губ. Стало холодно, как в тот день, когда… Не вспоминать! Но воспоминания рвались изнутри. Оттуда, где они были запрятаны глубоко-глубоко. И перед глазами всплывало лицо бабушки, которая твердила:
— Толку от тебя! Только еду переводить горазд. Продать тебя в балаган, что ли? Так и то не купят с такими искрами магии.
Затем — тетки:
— Убирайся! Убирайся, грязное отродье, чтобы и ноги твоей здесь не было!
Еще одна комната, жуткая комната, куда привел случайный знакомый, представившийся другом матери. Его глаза с прищуром, странные вопросы, боль в разбитой губе, пальцы, вцепившиеся в волосы. И вспышка тьмы, окутавшая мир. Истошный крик — и чужая женщина, протягивающая мокрую тряпку, чтобы вытер собственную кровь, и шепчущая:
— Уходи, мальчик, пока никто не видел. Беги!
— Хватит! — хотел бы крикнуть Андре Пустоте, но она была сильнее, и из крика вышел только хрип, а холодные губы продолжали прижиматься к его губам. Он закрыл глаза, отказываясь смотреть. Но разве память зависит от зрения? Нет, нет…
А дальше — ворота дома. Давно знакомые ворота, хоть ни разу так и не хватило духу постучать в них. И разъяренный мужчина, слишком похожий на его отражение в зеркале, только старше лет на двадцать, выплевывающий в лицо:
— Какое ты имеешь право вообще здесь находиться, ублюдок? У меня только два сына, а что будет с тобой — не мои заботы. Издохнешь где-нибудь, и ладно. Ты вообще не должен был родиться!