31. Маленькие бифштексы с соусом пикан
Город, зима
– Тук. Тук. Тук.
Словно капли из перебитой вены обессиленного города.
Бабушка давно не встаёт. Лежит, натянув одеяло, только нос торчит острым клювом, словно бабушка превратилась в больную птицу.
Мама на работе, взяли в жилконтору, карточка, конечно, не рабочего, а какая служащим положена, да всяко лучше, чем иждивенческая. Толик подогрел оладьи из кофейной гущи, остатки супа развёл кипятком. Смотрит на серый кусочек бабушкиного хлеба, сглатывает слюну. Ставит всё на поднос, идёт.
Лариска со взъерошенными перьями сидит в углу комнаты. Приоткрыла глаз, посмотрела на Толика, ничего не сказала: ни гороха не потребовала, ни иродом не обозвала.
– Я покушать принёс, бабушка.
– Сколько раз тебе говорить, Анатолий: не «покушать», а «поесть». Кушают младенцы и лакеи.
Бабушка ест аккуратно, долго жуёт, отдыхает. Говорит:
– Допивай суп. И хлеб ешь.
– Это же твоё, – удивляется Толик.
– Я не хочу, наелась уже. А ты растёшь, тебе надо.
Толик смотрит на чашку, на кусочек хлеба. Сглатывает слюну, возражает:
– Так неправильно. Это твоё, вот сама и ешь. И мама наругает.
– А мы не скажем маме, – подмигивает бабушка. – Ешь, говорю, старших надо слушаться.
– Если только совсем немножко.
Толик и вправду отщипывает маленький кусочек, потом ещё один. Потом ссыпает крошки в ладошку, проглатывает.
Бабушка хочет что-то сказать, но вдруг начинает кашлять, сильно, будто в её груди бухают взрывы; Толик помогает ей сесть на кровати, гладит по трясущейся спине.
Наконец, приступ кончается, сразу становится тихо, и только радиоточка на кухне равнодушно роняет:
– Тук. Тук. Тук.
Бабушка шепчет:
– Не могу больше, всю душу выел этот метроном. Словно гвозди в крышку гроба заколачивают. Неторопливо так, размеренно. Наверняка.
Толик удивляется этим словам, но ещё больше поражается, когда видит мутную слезинку на бледной щеке. Слезинка ползёт медленно, как боец по снежному полю; никогда за все девять лет своей жизни Толик не видел, чтобы бабушка плакала.
Но ничего сказать не успевает – в дверь стучат. Толик идёт в прихожую. Замок в последнее время стал необычайно тугим, пока повернешь – запыхаешься. Потом Толик вспоминает, что мама не велела открывать: ходят, мол, по квартирам всякие мазурики, грабят тех, кто уже встать не может. Но уже поздно: дверь распахнута, на пороге стоит Серёжка. Говорит торжественно, подражая радиодиктору: