A. Немедленно отстранить от важнейшего дела исследования пациента „Струп“ завлаба и ихнего подпевалу тт. Зонис и Клещенко, т. Зонис считаю необходимым проверить на связь с делом врачей-убийц, тут товарищи явно недоглядели.
Б. Передать пациента „Струп“ в спецлабораторию МГБ СССР для ускорения важного дела исследования неизвестного феномена. Сам готов возглавить это дело как являющийся с дипломом зубоврачебного техникума и профильным образованием.
B. Первым делом сделать из крови пациента „Струп“ сыворотку-концентрат и применить таковую для продления жизни „Товарища Иванова“.
Преданный делу ком. Партии и мин. Госбезопасности Агент Протезист. 19 фев. 1953 г.»
* * *
Столица, 9 марта 1953
– Куда прёшь? Не видишь, проезд закрыт, как ты вообще в город въехал?
– Не шуми, сержант, нам на Лубянку, вот пропуск.
Сержант долго рассматривал, читал, шевеля губами.
Козырнул:
– Бумаги в порядке, товарищ майор, но всяко не проедете, всё перекрыто. Сами понимаете, тут такое. Третьи сутки не спамши.
Майор вернулся в автомобиль, зло хлопнул дверью. Водитель поморщился, спросил:
– Как, товарищ майор?
– Через косяк. Ждать будем. Движок не глуши, холодрыга. Этого бы не заморозить, должны сдать здоровым.
Водитель оглянулся на меня, пробурчал:
– Да кому он теперь нужен, всё равно опоздали.
– Много ты понимаешь. Такой всегда нужен, кто бы наверху ни сидел. Наше дело маленькое, приказ исполнить.
Я слушал этот разговор как сквозь вату, не вникая в слова. Было холодно, наручники давили невыносимо, хотелось отгрызть себе руки, чтобы освободиться; но я понимал, что мои кандалы – это я сам.
Я ненавидел их всех, ненавидел и любил; я закрыл глаза и смотрел, как колышется тёмное море на Красной площади, как толпятся на Самотёке, как клубится серая туча человеческих испарений, эманация горя и ужаса; я словно ухнул в трясину и захлебнулся там, в холодной вязкой глубине, хотелось наверх, глотнуть солнца, но солнца не было, солнце нынче лежало в гробу на артиллерийском лафете, так думали люди. То, что боролось во мне все эти годы, одерживая поочерёдно верх, вновь заворочалось, вонзило клыки друг в друга; раньше я всегда стоял в стороне, соблюдая нейтралитет, но сейчас победили рухнувший на всех холод, боль истёртых наручниками запястий и истёртых остатков меня; я встал за спиной Тёмного и подтолкнул его, помог; Тёмный благодарно скрипнул зубами, напрягся, надавил, и это движение пошло волной, набирая силу, отразилось от стен срезанной пирамиды цвета сгнившей крови – и ударило по плавающей в горе толпе; люди закачались взад-вперёд, взад-вперёд, словно гребцы гигантской галеры, форсирующей Стикс, и стронулись с места; они беззвучно кричали, распахнув рты, они пытались вдохнуть пропитанный слезами воздух, но не могли; трещали рёбра, ломались друг о друга костяки, вылезали из орбит глаза; люди топтали упавших, чтобы через секунду самим упасть под ноги стозевного чудища, чтобы смяться, растечься по брусчатке, превратиться в грязную жижу; вдруг я увидел глаза девочки лет восьми, глаза, уже лежащие на земле, уже покрывающиеся нетающими снежинками, и я вспомнил себя, стоящего над стариком возле булочной, вспомнил снежинки, падающие на серую, истончившуюся от голода кожу, исчезающие в чёрном провале рта; вспомнила себя, лежащую ничком на снегу с задранным подолом, вспомнил себя, лежащего голым на углу Кировского и Пионерской – и закричал.