– Это не единственный ваш недостаток, шеф.
Елизавета набросила Игорю на шею длинный язык галстука, ловко завязала, погладила тонкими пальцами.
Дьяков уловил прохладный аромат – ускользающий, как исчезающая в небе птица. Забытый.
– Руки, шеф.
– Что?! Я тебя не трогал.
– Увы, – вздохнула Лиза. – Действительно, не трогали. Руки поднимите, я запонки вставлю.
Игорь смотрел в упор и видел тщательно запудренные морщинки и редкие паутинки седины. И глаза. Припухшие – совсем чуть-чуть. Всё-таки плакала.
«Сволочь я», – подумал Игорь. Вслух сказал:
– Спасибо, Елизавета. Снарядила, как в бой.
– С богом, витязь преславный! Ждём со щитом, а лучше-с двумя.
И шутливо перекрестила.
Дьяков вдруг, совершенно неожиданно для себя, придвинулся и попытался поцеловать. Промахнулся и неуклюже клюнул в щёку.
– Это на удачу. Я пошёл.
Хлопнула дверь.
– Смотри-ка, покраснел, – задумчиво сказала Елизавета. – Чурбан дал зелёный побег.
Подошла к окну. «Бентли» вальяжно расположился посреди узкого переулка; «рено» и «корейцы» работников заштатного бизнес-центра смотрелись рядом с ним, словно мелкая рыбёшка рядом с китом.
Водитель распахнул заднюю дверь. За миг до того, как чёрный пробор исчез под серебристой крышей, Игорь посмотрел вверх, на окно офиса. Елизавета отшатнулась от стекла, словно нашкодившая школьница.
И рассмеялась.
* * *
То ли ведущий, то ли тамада (чёрт его знает, как это нынче называется), намозоливший глаза известный актёр, надрывался в микрофон:
– А теперь наш лайнер, гордо именуемый – какое совпадение! – «Памиром», отправляется в круиз. На верхней палубе – фуршет и несравненный Филипп, прошу, прошу! И вновь поблагодарим гостеприимного хозяина, Семёна Семёновича Акселя, основателя и владельца холдинга с названием высоким и чистым, как и положено горным вершинам!
Распорядитель в сверкающей стразами ливрее подхватил Дьякова под локоть, елейно проблеял:
– Игорь Анатольевич, извольте сюда, ваш столик на нижней палубе, лично Семён Семёнович распорядился. Он вас пригласит, сейчас у него важная встреча.
Струнный квартет играл виртуозно. Гайдн отлично сочетался со звоном хрусталя и шелестом светских разговоров:
– А там, братище, прикинь: двести двадцать процентов, как с куста, но откат нефаллический и вперёд…
– Она в третий раз грудь переделывает, а лицо – в шестой. Перфекционизм её погубит, собственные дети не узнают, пугаются…
– Освятили третий цех, батюшка такой прайс заломил! А всё равно: дали давление – всё разнесло в дербеня…
Столик был уставлен чем-то благоухающим, перламутровым, блестящим слезой на срезах и неимоверно дорогим. Сосед, мятый дядя лет пятидесяти, стрельнул мутными глазками, кивнул: