– Даррмоеды! Горрох!
Раньше бабушка засмеялась бы и обозвала Лариску «треплом» и «меньшевиком грузинским». Раньше, восемь месяцев назад. А сейчас она не смеётся. Давно не смеётся. Гладит по голове и тихо повторяет:
– Просто надо верить.
– Веррить, – соглашается Лариска. – Горрох?
Толик выворачивается из бабушкиных рук – она даже не замечает, только продолжает шептать слово «верить». Толик достаёт банку, вынимает три горошины, протягивает на ладошке. Ворона аккуратно берёт, задирает голову, проглатывает одну, вторую. Третью берёт в клюв и уходит в коридор. Последнюю горошину она почему-то всегда уносит к бабушке в комнату и съедает там, чтобы никто не видел.
Бабушка чиркает спичкой, прикуривает и чуть не роняет беломорину – в дверь звонят.
– Одиннадцать вечера, кого ещё чёрт принёс? – удивляется бабушка.
Толик бежит к двери, бабушка шуршит тапочками следом. Распахивается дверь ванной. Мама, вытирая полотенцем мокрое лицо, шепчет:
– Не открывайте, не вздумайте. Это они. За нами.
– Глупости, – говорит бабушка и идёт по коридору.
Мама догоняет, хватает бабушку за руку, дёргает, кричит:
– Нет! Себя не жалеете, на сына наплевать – так хоть о внуке подумайте!
– Милочка, да у тебя истерика!
– Истеррика! – немедленно подтверждает из бабушкиной комнаты Лариска.
Мама бьёт бабушку по лицу. Бабушка отшатывается, хватается за щёку; Толик зажмуривается, затыкает уши: этого не может быть, это страшный сон. Сейчас зазвонит будильник и всё кончится.
Не кончается: пыхтение, всхлипывания, возня. Толик осторожно приоткрывает глаза и видит: бабушка идёт к двери, мама сидит на полу и плачет.
Бабушка зло гремит цепочкой, со скрипом поворачивает кругляш французского замка. Дверь открывается. На площадке тёмный силуэт.
– Ох! – вскрикивает бабушка и отступает, держась за сердце.
Толик хватает первое, что видит – лыжную палку – и бежит спасать бабушку от незнакомца.
– Что же вы, мама, – произносит незнакомец очень знакомым голосом. – Сына домой пустить не хотите? Войти-то можно?
Толик кричит, роняет палку и бросается к папке – тот подхватывает на руки, прижимает, говорит:
– Ну ты и вымахал, Тополёк! До неба.
Папа очень худой и загорелый. Одна линза очков у него треснувшая.
* * *
Полночь, но никто не гонит Толика в кровать, хотя завтра в школу. Мама хлопочет у плиты, вкусно шкворчат котлеты; весь дом пропах незнакомыми запахами, таинственными, южными. Папа открывает чемодан, достаёт свёртки.
– Здесь инжир, это изюм. Вот курага, орехи. Жаль, не сезон, я бы дыню привёз – ах, какие там дыни! Слышишь, Тополёк? Ум отъесть можно, вот какие дыни!