— Дело в том, — сказала Нэн, — что Изабель тоже не такая уж бедная овечка. Но она сделала то, что должна была сделать, потому что мы, женщины, делаем то, что должны, чтобы выжить. И иногда ведем себя не очень хорошо. Иногда приходится нелегко. Но чего не сделаешь, чтобы еще немного походить по земле.
Десять лет назад
В ожидании сказки
Ура, едем только с девчонками! В Лас-Вегас с Зоуи, Джей и Эйвери!
«Город сегодня вечером, — думала Натали, — выглядит великолепно, словно танцовщица — конечно, все вокруг ненастоящее, накладное, но все такое блестящее и чистенькое, гладкое и накрашенное». В полдень температура подскочила до сорока градусов, но как только солнце село, стало не так жарко. За два часа до полуночи небо было все еще ярким, как и днем: зажглись неоновые вывески, засияли автомобильные фары, рекламные щиты и всюду отражения хрома и латуни.
Этой ночью девушки веселились в клубе «Тру» в отеле «Дворец Цезаря». После пяти шотов с «Бейлис», «Калуа», амаретто и взбитыми сливками Натали споткнулась на вип-танцполе и полетела прямо в руки Шона Диксона, промоутера клуба и самого великолепного мужчины, которого она когда-либо встречала. Коротко стриженные кудрявые волосы, смуглая кожа орехового оттенка, этот крепкий парень двигался как настоящий танцор. Весь складный, ладный, ловкий. О да, Шон Диксон был весьма ловок.
Он сказал:
— Мне нравится твоя улыбка, малышка.
Да, конечно. Ее улыбка, ага, а не розовое платье, которое, как вторая кожа, обтягивает ее бедра и задницу.
Она ответила:
— Спасибо. А мне нравятся твои глаза.
Сейчас светло-карие, эти глаза тут же ее зацепили, пронизали насквозь — такие они были острые. Он купил ей еще выпить, и они болтали обо всем и ни о чем. О первом темнокожем президенте, о плюсах и минусах поедания теста для печенья, о ее работе в Оклендском музее Калифорнии.
Ей нравилась его уверенность.
Ему понравилось, что она упомянула Марлона Брандо из «Апокалипсис сегодня».
А потом они отправились в его номер на восьмом этаже. Он коснулся ее кожи, и она замерцала словно серебряная пыльца на крыльях бабочки, засверкала, как золотые лучи, пробивающиеся через хрустальные капли дождя. Она задержала дыхание, когда садилась на него верхом — боялась, что выдаст себя. Боялась, что сумасшедшее возбуждение, бегавшее по ее венам, вырвется наружу. Ее радость — вещь хрупкая, как тончайший фарфор, повисший над пропастью. Радость — чувство для нее новое, редкое.
Натали было двадцать девять лет, и все в ее жизни всегда шло наперекосяк. Видимо, и с этой ночью будет также?