— Товарищ Гергей, лучше мне зайти после, это дело не срочное.
Он тотчас поднялся.
— Не обижайся, загляни через полчасика.
Через полчаса я опять пришел, но его уже не оказалось на месте. Немного постояв у закрытой двери, я спросил у проходившего мимо рабочего, не видел ли он Гергея.
— По-моему, он пошел в сторону раздевалок, — ответил тот.
Я заглянул в душевую, в уборную, а затем принялся открывать по очереди двери раздевалок. Дверь последней кабины была заперта, и ключ находился в замочной скважине изнутри. Прислушавшись, я уловил тихий стон, похожий на поскуливание побитой собаки. Резко нажав на ручку, я постучал в дверь.
— Эй, кто там есть?
Поскуливание прекратилось.
Я снова постучал, затем стал изо всех сил барабанить в дверь.
— Пали, это ты?
— Иди к черту, — немного погодя послышался ответ.
«Ну, теперь-то уж я ни за что не уйду», — подумал я.
— Сейчас же открой!
Он молчал. Я понял, остро почувствовал: стряслась беда.
— Открывай, иначе взломаю дверь!
Щелкнул замок.
Передо мной стоял Пали, постаревший, убитый горем, весь в слезах.
На следующий день его отвезли в санаторий для нервнобольных. Курс лечения продолжался долго, его лечили сном, а когда дело пошло на поправку, продержали еще несколько недель.
Его душевное потрясение было вызвано несчастьем, постигшим Шани Кароя.
Шани Карой, худощавый, высокий, сутуловатый, очень веселый парень, который всегда что-нибудь напевал или насвистывал, работал у нас плакировщиком. В его лице был похоронен незаурядный скульптор. Улучив свободную минуту, он с помощью паяльника ловко мастерил человеческие фигурки, собачек, домики. Однажды изготовил даже скульптурные портреты всех игроков нашей футбольной команды. Шани Карой был удостоен высокого доверия: когда меня приняли на подготовительный факультет института, Пали, ни минуты не колеблясь, рекомендовал его на офицерские курсы, поскольку военная комиссия настаивала, чтобы завод откомандировал кого-нибудь в их ведение.
Слухам о событиях, связанных с процессом Райка, Пали вначале не верил, не придавал им никакого значения и вообще ни с кем не хотел разговаривать на эту тему, даже со мной. Правда, когда я сам заговорил с ним, он сказал, что партия не застрахована от ошибок, а в том хаосе, какой царил здесь после сорок пятого года, вряд ли можно было, руководя такой махиной, избежать ошибок. Но будь спокоен, добавил он, если партия допустила ошибку, она найдет в себе силы исправить ее, не будет уповать на помощь мелкобуржуазных нытиков. В любой борьбе не обойтись без жертв, к сожалению, таков неумолимый закон истории. В то же время он упорно придерживался той точки зрения, что если в отношении некоторых и допущены ошибки, то большинство репрессированных все же получили по заслугам, поскольку либо сами были предателями, либо покровительствовали им. К последним он причислил и Шани Кароя, слух об аресте и гибели которого дошел до завода еще зимой пятидесятого года. Но точными сведениями никто не располагал. В ту пору я учился в институте, тесной связи с заводом не имел, многое из того, что происходило, не понимал, участвовал в митингах протеста, вместе со всеми клеймил позором предателей и в том же общем заявлении наряду с другими дал клятву хорошей учебой способствовать разгрому внутреннего врага.