Одзава: Разве? Шестую тоже? Получается, он не исполнял Первую, Вторую, Третью, Седьмую и Восьмую.
Мураками: То есть он выбрал для записи те емкости – произведения, – которые совпали с его музыкальным мировоззрением. Возможно, Караян до конца не принимал суть музыки Малера, ее малерность, глубинный смысл. Иными словами, она не укладывалась в ортодоксальное русло немецкой музыки. Может, и Бём сталкивался с подобными сложностями. С тридцать третьего года, когда к власти пришли нацисты, и до конца войны в сорок пятом, долгих двенадцать лет музыка Малера в Германии была буквально вычеркнута из жизни, и пробел этот весьма велик. И это, конечно, выходит за рамки просто «плохих традиций».
Одзава: Хм.
Мураками: В итоге центром современного возрождения Малера стала не Европа, а Америка. Для музыки вроде Малера, исполнители за пределами его родной Европы находились в более выгодном положении, так как у них не было этого пробела.
Одзава: Нет, не для музыки вроде Малера, а для музыки Малера. Малер в этом смысле уникален.
Мураками: Раз уж речь зашла об уникальности, слушая Малера, я всегда думаю о том, как велика в его музыке роль глубинного сознания. Такого, знаете, фрейдистского. Для Баха, Бетховена, Брамса и другой музыки в духе немецкого идеализма важен упорядоченный поток поверхностного сознания (назовем его надземным). Малер же ныряет в темноту подземелья, захватывая скрытый, подземный поток сознания. В его музыке, как в сновидении, почти бессистемно перемешано множество непоследовательных, противоречивых, несоединимых, неопознаваемых мелодий. Нарочно или нет, пока непонятно, зато его музыка точно прямая и честная.
Одзава: Малер, кажется, жил в одно время с Фрейдом.
Мураками: Да. Оба евреи, наверняка родились неподалеку. Фрейд чуть старше. Когда Малеру изменила жена Альма, он обратился к Фрейду. Говорят, Фрейд очень уважал Малера. Даже если такая явная погоня Малера за бессознательным и смущает местами, на мой взгляд, именно в ней одна из причин его сегодняшней универсальности.
Одзава: В этом смысле он одиноко плыл против мощного приливного течения немецкой музыки Баха, Гайдна, Моцарта, Бетховена и Брамса. До появления додекафонии.
Мураками: Если задуматься, додекафония очень логична. Как логична равномерная темперация Баха.
Одзава: Совершенно верно.
Мураками: Додекафония в первоначальном виде почти не сохранилась, но, распавшись на разные стили, впиталась в музыку последующих веков.
Одзава: Верно.
Мураками: И все же это не то влияние, которое оказала на последующие века музыка Малера. Можно так сказать?