Находясь за границей, Гоголь не оставлял мыслей о «Ревизоре» и его новой постановке. 21 ноября (3 декабря) 1842 года из Рима он писал М. С. Щепкину: «Позаботьтесь больше всего о хорошей постановке «Ревизора»! Слышите ли? я говорю вам это очень сурьезно! У вас, с позволенья вашего, ни в ком ни на копейку нет чутья! Да, если бы Живокини был крошку поумней, он бы у меня вымолил на бенефис себе «Ревизора» и ничего бы другого вместе с ним не давал, а объявил бы только, что будет «Ревизор» в новом виде, совершенно переделанный, с переменами, прибавленьями, новыми сценами, а роль Хлестакова будет играть сам бенефициант – да у него битком бы набилось народу в театр. Вот же я вам говорю, и вы вспомните мое слово, что на возобновленного «Ревизора» гораздо будут ездить, чем на прежнего».
10 января 1848 года Гоголь в письме В. А. Жуковскому так изложил возникновение и развитие замысла «Ревизора»: «Мой смех вначале был добродушен; я совсем не думал осмеивать кого-либо с какой-нибудь целью, и меня до такой степени изумляло, когда я слышал, что обижаются и даже сердятся на меня целиком сословия и классы общества, что я наконец задумался. «Если сила смеха так велика, что ее боятся, стало быть, ее не следует тратить по-пустому». Я решился собрать все дурное, какое только я знал, и за одним разом над всем посмеяться – вот все происхождение «Ревизора»! Это было первое мое произведение, замышленное с целью произвести доброе влияние на общество, что, впрочем, не удалось; в комедии стали видеть желание осмеять узаконенный порядок вещей и правительственные формы, тогда как у меня было намерение осмеять только самоуправное отступление некоторых лиц от форменного и узаконенного порядка (т. е. Гоголь следовал принципу: законы святы, только исполнители – лихие супостаты. – Б. С.). Я был сердит и на зрителей, меня не понявших, и на себя самого, бывшего виной тому, что меня не поняли. Мне хотелось убежать от всего. Душа требовала уединения и обдуманья строжайшего своего дела».
Как обратил внимание Д. С. Мережковский, точнее всего идею «Ревизора» Гоголь выразил в письме от 6 декабря 1849 года к неизвестному, зашифрованному инициалами N. F. Не исключено, что это был лейб-медик Николай Федорович Арендт (1785–1859). Там Гоголь писал: «Я совершенно убедился в том, что сплетня плетется чертом, а не человеком. Человек от праздности и сглупа брякнет слово без смысла, которого бы и не хотел сказать (не так ли именно Бобчинский и Добчинский брякнул слово «ревизор»? – комментарий Мережковского). Это слово пойдет гулять; по поводу его другой отпустит в праздности другое; и мало-помалу сплетется сама собою история, без ведома всех. Настоящего автора ее безумно и отыскивать, потому что его не отыщешь… Не обвиняйте никого… Помните, что все на свете обман, все кажется нам не тем, чем оно есть на самом деле… Трудно, трудно жить нам, забывающим всякую минуту, что будет наши действия ревизовать Тот, Кого ничем не подкупишь». Черт попутал Бобчинского и Добчинского разнести слух о Хлестакове – ревизоре, черт дернул Городничего и прочих чиновников им поверить, черт побуждает «отцов города» брать взятки и воровать, но держать ответ в финале приходится перед Богом – самым грозным ревизором. И страх перед этим последним судией и символизирует заключительная немая сцена.