Шальман уставился на оборванного бродягу, замершего перед ним со свечой в кулаке. Любопытно, подумал он. Этот человек принес к двери свечу, но на посетителя не посмотрел, а чтобы защититься, первым делом закрыл глаза. Он что, слепой? Или ненормальный?
— Кто ты такой? — спросил Шальман.
Оборванец открыл рот, подвигал губами, но все, что он собирался сказать, было заглушено высоким и тонким бессловесным визгом.
От злости Шальман скрипнул зубами. Он уже видел такое. Последних одержимых он встречал много лет назад в глухих прусских деревнях и в лесах Баварии. Этот случай был, вероятно, не очень тяжелым, раз человек мог разговаривать и самостоятельно действовать, но даже самый мелкий бесенок сулил множество неприятностей. При каждой возможности он будет стараться полностью завладеть вниманием Салеха, умоляя выпустить его на свободу. Шальману даже случалось видеть, как такой злокозненный дух душил своего хозяина его собственным языком, чтобы только вырваться на волю. Если он сейчас же не разберется с этой помехой, то не услышит ничего, кроме бессвязной чепухи.
Шальман взвесил шансы. Проще и быстрее всего было бы изгнать из оборванца беса, но процесс этот не назвать щадящим, и одержимый, несомненно, его запомнит. Тогда уже не получится выведать у него правду как бы между прочим, в спокойной беседе.
Но как же близка цель, близка, как никогда! И перед ним не искушенный раввин, а грязный бродяга, полусумасшедший, которому никто не поверит, если он вздумает рассказать правду. Неужели Шальман не может позволить себе такого маленького риска?
Он положил обе ладони на лицо мужчины и замер.
Махмуд Салех понимал только, что где-то рядом с ним кто-то пронзительно кричит.
Чья-то рука упорно пролезала внутрь его сознания, действуя на ощупь, пальцами раздвигая пласты разума и памяти. Сам Салех мог только стоять, словно окаменевший, и чувствовать, как осторожно, дюйм за дюймом, она проникает все глубже. Потом, замерев на мгновенье, пальцы в железном захвате сомкнулись вокруг чего-то крошечного, невидимого и дрожащего и медленно, словно верещащий корень мандрагоры, извлекли это наружу.
Ноги Салеха подгибались, ему хотелось упасть, но старческие руки с пергаментной кожей заставляли его стоять прямо. Чуть погодя хватка их немного ослабла, а сухие пальцы раздвинули ему веки.
Махмуд Салех смотрел прямо в человеческое лицо.
Мужчина был дряхл и тщедушен, старческие пигментные пятна покрывали его кожу, но глубоко посаженные глаза светились живостью и умом. На одной щеке незнакомца темнел большой синяк, а сам он недовольно и брезгливо хмурился, как хирург, по локоть погрузивший руку в чьи-то внутренности. Салех дрожал от страха в его хватке.