– Екатерина-то Афанасьевна вроде бы воспряла, – сказал Николай Иванович. – Усадьбу собирается строить.
– Она считает, что у девочек её должен быть свой дом.
– Прекрасная женщина… У Буниных все красавицы и красавцы. Протасов был ей пара. Солидный человек. Просвещенный. Впрочем, где просвещение, там и дьявол. Бабка Андрея Ивановича уж больно о здоровье рабов своих пеклась. Обдирала, как липу, а здоровье – подавай. Так ради нее мужиков румянили да белили, чтоб кровь с молоком.
– Я возьму себе в пример Алексея Андреевича Аракчеева, – нежданно ни для Николая Ивановича, ни для Марии Николаевны обронил Жуковский. Разразилась тишина. – Аракчеев из подполковников скакнул в генерал-майоры, получил Анненскую ленту, две тысячи душ. А там уж он комендант Петербурга, генерал-квартирмейстер, командир Преображенского полка.
– Не умничай! – Николай Иванович нахмурился. – Аракчеев в опале, а об опальных говорить – только беду кликать. Мы, Василий Андреевич, люди махонькие – это я про себя, нам на государя издали поглядеть счастье. Не токмо в покоях, в приемных-то царских не бывать. Не артачься, голубчик! Не артачься. Ты хоть Мясоедову-то научись угодить.
– Спину вывихну, но научусь! – весело сказал Жуковский.
Мария Николаевна закрыла лицо руками.
– Ради того, чтоб расстаться с нищенством, вывихнутая спина – не ахти большая плата, – серьезно сказал Вельяминов.
Ночью Жуковский плакал, читая Томаса Грея, его «Элегию, написанную на сельском кладбище».
Утром он сел за перевод «Дон Кишота».
– Господь сжалился над Россией. Тиран заколочен в гроб! – Андрей Тургенев обнял Жуковского. – Всякий русский человек нынче сорвал с себя немецкий мундирчик, сию тираническую обузу. Мы четыре года – от сенатора до последнего крепостного мужика – были солдатчиной.
Они собрались у Тургеневых не сговариваясь.
– Ночь 11 марта 1801 года стала благословенной для России, но боже мой, смерть человека воспринимается, как счастье! – Андрей летал по библиотеке, лицо его пылало.
– Не от человека мы избавились, – сказал Мерзляков, удобно устроившийся в глубоком кресле. – Мы свободны нынче от безумного самовластья. Император Александр за единый день опустошил Петропавловскую крепость! Это лучший из указов со дня восшествия Романовых на престол. Толпы невинно пострадавших генералов и всякого рода чиновников возвращены в службу. Говорят, претерпевших от Павла более двенадцати тысяч.
– А вы приметили, как переменилась улица? – спросил Жуковский.
– Улица?! – не понял Андрей.
– Покуда я шел к вам, на Моховую, на одной Пречистенке встретил не менее двух дюжин цилиндров, а сапоги так у всех с отворотами.