Екатерина надеялась, что лорды как-нибудь отреагируют, тогда она поняла бы, грозит ли Джейн наказание, однако Норфолк и остальные ничем не выдали своих чувств и мыслей.
— И вы говорили с ним?
— Мы говорили в маленькой галерее на верхней площадке лестницы в Линкольне, поздно вечером, часов в десять или одиннадцать.
— Как долго вы общались? — спросил Кранмер.
— Час или больше. В другой раз мы встретились в моей спальне в Понтефракте, леди Рочфорд была рядом, и еще раз — в ее комнате в Йорке. Это все.
Лорды с мрачными лицами смотрели на нее и не подавали никаких признаков, верят они ей или нет.
— Вы оставались наедине с Калпепером? — спросил Сассекс.
— Никогда. Леди Рочфорд всегда была рядом.
— Вы дарили Калпеперу бархатную шапку и кольцо?
— Да. Леди Рочфорд предложила сделать ему подарок в знак благоволения.
— Называли ли вы его когда-нибудь «мой милый дурачок»? — Последние слова Гардинер произнес как ругательства.
— Да, один раз, в шутку.
— И посылали ему браслеты?
— Да, по просьбе леди Рочфорд. Она их выбрала.
— Мы должны спросить вас, — сказал Гардинер, — познали ли вы с Калпепером друг друга плотски?
На это ответить было легко.
— Нет, клянусь! — твердо заявила Кэтрин.
— Он когда-нибудь прикасался к вам?
— Только к руке.
Как легко слетала ложь с ее языка. Но сказать им правду — это верная смерть.
По кивку Кранмера советники встали, загремев стульями, и оставили ее одну.
Екатерина, будто призрак, проплыла в свою спальню и легла. Поверили ли ей лорды? Или вернутся и начнут выпытывать у нее подробности, что было да как?
История еще не закончилась, отнюдь нет. Екатерина надеялась, что сделанное признание избавит ее от дальнейших расспросов, но теперь кто знает, до чего они докопались? Что-то подсказывало ей: Генрих не потерпит во второй раз измены своей королевы, и его любовь быстро превратится в ненависть, если он узнает, что она предала его. От этой мысли она снова впала в истерику, и дамы напрасно пытались успокоить ее. Она завывала и скулила, рыдала и металась на постели как помешанная.
— Я убью себя и избавлю палача от трудов! — крикнула Екатерина, не обращая внимания на вытянувшиеся лица дам. Когда ей принесли ужин, она не стала ни есть, ни пить и, шмыгая носом, проговорила: — Я уморю себя голодом и так избавлюсь от этого позора. Меня все равно убьют, если подозрение в измене будет доказано, так зачем ждать казни и доставлять моим гонителям такое удовольствие?
Позже, когда буря эмоций стихла, Екатерина приподнялась, опершись на локоть. Сидевшая рядом на стуле Изабель задремала. Сколько же беспокойства ей пришлось вынести, да и другим дамам тоже! Екатерине стало стыдно за себя. Она теперь была гораздо спокойнее, но страх преследовал ее неотступно, окутал мрачным облаком. Казалось, она видит и делает все в последний раз, потому что у нее нет будущего. Казалось, ничто и никогда больше не доставит ей удовольствия. Но ужаснее всего было представлять, что с ней могут сделать. Выбросить из головы образ залитой кровью плахи не удавалось, так же как избавиться от постоянно всплывавшей перед глазами картины: она стоит на коленях и ждет, когда на нее обрушится последний удар. Будет ли ей больно? Претерпит ли она муки, как леди Солсбери? Или все произойдет в мгновение ока и она ничего не успеет почувствовать? Так или иначе — все равно, только мысли о том, как тебе отрубают голову, сами по себе ужасны.