— Возьми, тащить у тебя будем! — протянул ему соломинки Петро Загорулько.
— Погодите, казаки! — сказал запорожец. — Давайте-ка кровь я вашу заговорю. Становись круг меня.
Запорожец перекрестился, поцеловал крест.
— За мной повторяйте. И шло три колечки через три речки. Як тем колечкам той воды не носити и не пити, так бы тебе, крове, нейти у сего раба Божьего. Имя реките.
Казаки назвали каждый свое имя.
— Аминь! Девять раз «аминь» надо сказать… А теперь еще два раза повторим заговор.
Повторили.
— Ну и славно! — просиял запорожец, словно от самой смерти казаков загородил. — Богдан! Максим! А к полякам я пойду. Этим молодцам сабелькой-то рубать да рубать. Погляди, силища какая! Что у Петро, что у Хведора… А у меня какая сила? На дыбе голоса не подать разве что. Столько рубцов и болячек. Привык я терпеть.
Богдан шагнул к старику, поглядел в голубые глаза его и опустился перед ним на колени:
— Прости, отец, за хитрости наши проклятые, но врага без хитрости не одолеть.
— Встань, гетман! — тихонько сказал старый запорожец. — Негоже тебе убиваться за каждого казака. На то мы и казаки, чтобы на смерть идти. Пришел мой черед. Не беда. Себя береги. Берегите его, хлопцы.
— Чем хоть порадовать-то тебя? — вырвалось у Богдана.
— Дайте мне воды попить и доброго коня.
Принесли воды, привели коня.
Запорожец сунул за пояс два пистолета, попробовал большим пальцем лезвие сабли.
— Я за себя хорошую цену возьму, — поманил семерых казаков. — Давайте-ка, хлопцы, оружие ваше. Заговорю от сглаза. То будет вам память от меня.
Казаки достали сабли, положили на землю, положили пистолеты и ружья.
— Господи! — поднял запорожец к небу глаза. — Очисти грехи мои, очисти и оружие мое. Царь железо! Булат железо! Синь свинец! Буен порох! Уроки и урочища среченные и попереченные, мужичие и жоначие. Аминь!
Вздохнул, улыбнулся, поставил ногу в стремя — и сразу пошел галопом, не оглядываясь.
— Имя-то ему как? — спохватился Богдан.
— Не знаю, — развел руками Кривонос. — Господи, помилуй раба твоего!
«Герцы» затевались вокруг польского лагеря то на одном фланге, то на другом. Стычки были короткие, но кровавые.
Запорожец выехал перед лагерем один и стал вызывать поединщика. В него пальнули из пушки, но ядро перелетело.
— Коли вы такие трусы, мы вас до самой Варшавы гнать будем! — кричал запорожец. — Вот уж потешимся над вашими панночками, как вы над нашими тешились!
— Взять его! — налился кровью Калиновский.
— Я же звал одного, а вы пятерых послали! Ну, держитесь! — Запорожец повернул коня, но поскакал не вспять, а по дуге. Жолнеры вытянулись в цепочку, и старый воин первым же выстрелом уложил одного, а вторым — другого. На глазах всего польского войска он, как лозу на учении рубят, аккуратно снес головы трем жолнерам. За последним ему пришлось гнаться, он догнал его у самого вала и рассек саблей от плеча и до седла. Жолнеры дали залп. Конь запорожца взвился на дыбы, рухнул, придавив седока. Со стороны степи с криками «алла!», сотрясая землю топотом, шла орда.