– Меня это устраивает, принцесса, потому что я люблю именно такой секс. Так что лучше скажи прямо сейчас, сможешь ли ты выдержать это.
– Я выдержу все, что ты сделаешь, – пробормотала она хрипло.
Грубым.
Это слово пробудило в ее мозгу восхитительные образы, а потайное местечко между ее ног начало гореть огнем.
Грубым. Диким. Неукрощенным.
Именно этого ей хотелось, с отчаянием, которому она не могла найти объяснение.
Она хотела, чтобы он поставил на ней свою отметину. Чтобы он изменил ее. Она хотела, чтобы свидетельство происходящего осталось на ее теле, а не только в ее мозгу.
Потому что она чувствовала, что все, что произойдет сейчас, на этой кровати, возможно, станет единственным ее шансом узнать, кто она.
Чего она хочет.
Чего она жаждет больше всего остального. Больше одобрения семьи, больше одобрения общества.
Это касалось только ее.
И она понимала, что, если сейчас не познает этого, всю свою дальнейшую жизнь она будет жалеть об этом.
– Если ты почувствуешь, что не можешь терпеть чего‑то, просто скажи, поняла?
– Да, – сказала она.
– Я хочу заставить тебя кричать. Но в хорошем смысле.
Она никогда в жизни не кричала во время секса.
Но обещание в его глазах заставило ее заподозрить, что она сделает именно это.
Он сильнее сжал ее талию, а потом перевернул ее, уложил на кровать, схватил ее за запястья и завел ее руки за голову. Его бедра сжимали ее ноги, и грубая джинсовая ткань царапала ее кожу. Он был огромным, мускулистым, сильным, и на его лице было написано такое страстное желание, что у нее замерло сердце.
Она приподняла бедра навстречу ему, отчаянно желая, чтобы он дотронулся до нее.
Но он этого не сделал.
Он одной рукой сжимал ее руки, а другой медленно начал ласкать ее тело.
Он провел пальцами по ее ключицам, дотронулся до краешка ее бюстгальтера, коснулся ее груди, потом его рука скользнула ниже, к ее пупку. Прежде, чем взяться за резинку ее трусиков. Но он не трогал ее так, как ей того хотелось. А самые сокровенные местечки ее тела горели огнем. Но он не дотрагивался до них.
– Кажется, ты сказал, что будешь грубым.
– Грубым быть не интересно, пока ты не возбудишься и не намочишь трусики, – сказал он. А потом наклонился и прошептал ей на ухо: – Я заставлю тебя стать очень, очень мокрой.
И одни эти слова совершили невозможное. Острое желание пронзило ее тело, и она почувствовала, как ее лоно увлажнилось. И в этот момент он впился губами в ее губы и одной рукой сжал ее грудь, лаская большим пальцем затвердевший сосок.
Она застонала и приподняла бедра.
Он медленно, нежно начал ласкать ее груди, сначала через бюстгальтер, потом стянув его и высвободив ее соски. Его руки были шершавыми, и их прикосновение обжигало ее огнем.