Тяжелый год. Просто еще один тяжелый год – из долгой вереницы точно таких же.
Русь. Нищая, разграбленная, где княгини, случается, одеваются беднее торговок из какого-нибудь Нюрнберга, а князья скорее напоминают предводителей воинских ватаг, нежели самовластных владык, и ценят серое железо и крепкие руки, держащие его, превыше злата и мехов.
Просто еще один постоялый двор на длинном пути из Господина Великого Новгорода в Москву.
Приоткрылась дверь, пропуская внутрь путника в черном, при сабле и саадаке. Вслед за ним в залу проникли холод и духота. Начало сентября выдалось не по-осеннему холодным, и по утрам тонкий ледок нет-нет, да и покрывал собой мелкие лужицы. А вот в воздухе… – в воздухе чуялось нечто августовское; в нем висела гулкая тяжесть надвигающейся грозы.
Тем временем путник уже перекрестился на иконы, тихо поздоровался с хозяином и уселся в темном углу с чарой злой, пьяной березовицы.
Лето, похожее на осень; осень, схожая с зимой.
Тишина на постоялом дворе. Молчат ремесленники. Звякают ложками о горшки идущие на север. Тихо поют струны. Речь гусляра слилась в одну протяжную ноту.
Год Господень шесть тысяч девятьсот восемьдесят восьмой, жесток и неистов…
– Эй, добрые люди, – не выдержал один из рубленников, дородный и голосистый, – что на дорогах слышно?
Отвечать никто не спешил.
– Идут, – наконец обронил, дернув себя за бороду, странник с юга, державшийся за старшего.
Пояснять, кто именно идёт, не требовалось.
– Говорят, – бросил владелец, – спелись с литвой. Те им и проводников дали, и коней, наверное. Вместе на нас и попрут.
Помолчали, осознавая. Кто-то, не выдержав, протолкнул сквозь сжатые зубы подсердечное:
– Да откуда же поганые на наши, отцов и дедов наших головы взялись? Что надобно им?
…Никто не ответил, да и не требовалось тут ответа.
Впрочем, неожиданно подал голос, казалось бы, уснувший гусляр.
– Могу рассказать, как они сами бают. Хотите?
За двести шестьдесят лет до Угры
…Аслан проснулся как обычно до рассвета. Майские ночи коротки, сна мало. Побрел на двор, плеснул в лицо воды из бочки. Так же, не просыпаясь, свершил все положенное с утра доброму мусульманину, и поспешил на поле.
…Настроение было скверным. Солнце пекло немилосердно, хребет болел, спать хотелось, и было скучно. Еще и слухи эти…
С тех пор как Согд пал, жили в страхе, а уж в последние недели и вовсе – тут и там вились над полями тучи пыли из-под конских копыт, завивавшиеся в смерчи, доносились издалека протяжные команды, а Кривой Ахмат, первый деревенский враль, предсказывал, что через селение вскоре проедут новые господа – да из самых непростых. Он-де на торжище слышал.