.
Добрые намерения Витгенштейна в отношении Маргерит Респингер не мешали ей оказывать на него куда более пагубное влияние. Четких доказательств ее антисемитизма у нас нет, однако точно известно, что Респингер недолюбливала Энгельмана, потому что он был «такой еврейский типаж, который ни у кого не вызовет симпатии»[130]. Именно во время дружбы с ней – по меньшей мере, на какое-то время – Витгенштейн пересмотрел свое отношение к собственному еврейству и к евреям вообще, и заметки на эту тему мы находим в его дневнике за 1931 год. Как отмечал Рэй Монк, если бы их написал не Витгенштейн, эти записи можно было бы принять за разглагольствования какого-то антисемита[131]. Евреи, по его словам, «скрытны и коварны», и неважно, что их долгое время преследовали. Витгенштейн без какого-либо осуждения приводит традиционное антисемитское сравнение евреев с опухолью в теле европейской цивилизации и пишет, что евреи умеют лишь воспроизводить, а по-настоящему создавать что-либо не способны, «даже самый маленький цветок или былинку». Наконец, он применяет это расхожее клише к самому себе (кстати, обратите внимание на любопытный список тех, кто на него повлиял):
«Еврейский “гений” может быть только святым. Даже самый великий еврейский мыслитель не более чем просто талантлив. (Например, я.) Мне кажется, есть доля правды в моей мысли, что я в своей философии на самом деле лишь воспроизвожу чужие идеи. По-моему, я ни разу не придумал ни одной строчки сам: я всегда брал их у кого-то, а сам лишь страстно переносил в свои труды просто для прояснения. Так на меня повлияли Больцман, Герц, Шопенгауэр, Фреге, Рассел, Краус, Лоос, Вейнингер, Шпенглер, Сраффа. <…> Типичная черта еврейского ума – понимать чужие труды лучше, чем себя самого»[132].
Не все его записи о евреях демонстрируют такое негативное отношение. Например, Витгенштейн также пишет: «Евреи – это пустырь, но под тонким каменистым слоем разлита раскаленная лава духа и интеллекта»[133]. Тем не менее во всех этих пассажах удивляет его готовность делать такие огульные замечания обо всех евреях. Это сильно контрастирует с его куда более критичным отношением к подобным разговорам, которое он продемонстрирует в последующие годы. Норман Малькольм вспоминал, как в 1939 году сказал Витгенштейну, что британский национальный характер несовместим с тем, чтобы подложить Гитлеру бомбу (тогда ходили такие слухи); Витгенштейн был настолько взбешен, что перестал на какое-то время с ним общаться. Даже спустя пять лет он пребывал в шоке от примитивности замечания Малькольма: