BLOW — Last Sunset, Last Goodbye
Лео теперь ещё и гладит меня по голове. И я не против.
— Не надо было пить столько вина… — умудряюсь выдавить между истеричными всхлипами.
— Это не вино, Лея. Боли нужен выход.
— Мы пересеклись, когда мне было двадцать два. Я как раз только — только выиграла суды — да, я же засудила государство, а ты как думал? Подала в суд на систему, и выиграла. У меня был только один вопрос: почему моя страна предусмотрела столько возможностей, грантов и других видов поддержки для тех, у кого она и так есть — семья, а я, человек улицы, не попадаю ни под одну программу, потому что работаю. А если не буду работать — вернусь на улицу. Как так? Я — тот, кого некому поддержать, учусь в кредит, а студенты с родителями получают гранты? Я подала на них в суд и выиграла…
— Ты молодец! — Лео посмеивается, но как-то горько.
— Да, в тот год я получила гранты сразу за несколько лет, выплатила часть кредита и переехала из социального мобильного домика в квартиру. Но самое первое, что я сделала — починила зубы. Хотя к тому моменту уже научилась мастерски прятать их отсутствие и даже говорить почти без дефектов. Никто не замечал… потом снова пришлось привыкать к зубам. Он сидел на набережной, и он был не в порядке. Я привела его домой, накормила. Мы поговорили, он сказал, что хочет бросить. Я сказала, что помогу. Мы прожили вместе два года. Тьяго ни разу не попытался бросить. И он выносил из дому всё, что можно было вынести ценного: героин — дорогое удовольствие для тех, кто ещё не готов гнить от метадона. Я устала…
Рыдания душат, всё, что было надёжно запечатано внутри, рвёт упаковку и выбрасывается наружу слезами, всхлипами.
— Я устала, Лео… устала от грязи и унижения, устала от бесконечного долбления в бетонную стену. Он приводил девушек… таких же, как сам. Не изменял, думаю, только потому, что был не в состоянии. Я сняла другую квартиру и ушла, платить за две мне было тяжело, но я платила, иначе ему пришлось бы бомжевать, а я этого не хотела. Не хотела ему своей доли. Когда поняла, что не тяну — один предмет в год — это не учёба, они часто меняют программу, и такими темпами я буду учиться всю жизнь — перестала оплачивать счета за его квартиру. Я сделала, как она — выбрала себя.
Я зажимаю глаза пальцами, ладонями, чтобы из них так не лилось.
— Лея… — он сглатывает тяжело, — ты не обязана была… В первую очередь ты в ответе за свою жизнь…
Но я слышу, слышу его неискренность. Он не сказал «мы» в ответе за свою жизнь. Он сказал «ты».
— Прошлой осенью в октябре… восемнадцатого октября в половине первого дня я вышла на обеденный перерыв. Мы как раз только переехали в новый офис в Газтауне, и я в не дождливые дни всегда выходила на побережье в Краб-парк чтобы съесть свой салат там. Уже возвращалась, когда увидела, как глубоко престарелый пенсионер в кепке и кремовом плаще тычет своей тростью в сидящего под стеной бомжа. Это была стена у подъезда к дому, то есть на некотором удалении от тротуара. Я хотела пройти мимо, потому что в планах было потратить оставшиеся десять минут перерыва на кофе в Тим Хортонсе, но что-то внутри такое тяжёлое… и непреодолимо сильное заставило меня подойти. Я сказала деду, чтобы не тыкал в человека своей палкой, что он такой же человек, как и все прочие. Дед фыркнул и ушёл, а бомж не двигался. Грязные волосы сосульками свисали над его склонённым лицом, руки в язвах лежали на коленях. Он выглядел так, словно спит. Но я зачем-то стала его будить. Толкала, пока не завалился набок, и тогда мне открылось его лицо…