Каштаны в Люксембургском саду покрывались почками, а потом листьями и цветами, и я видела, как вместе с ними преображается Андре. Во фланелевом костюме, перчатках и соломенной шляпке клош у нее был скованный вид заурядной девушки из общества. Паскаль ласково подшучивал над ней:
— Зачем вы носите шляпы, скрывающие лицо? Неужели вы никогда не снимаете перчатки? Дозволено ли пригласить столь благовоспитанную юную особу посидеть на террасе кафе?
Ей нравилось, когда он ее поддразнивал. Шляпку она не сменила, зато начала забывать перчатки в сумке, охотно сидела под зонтиками кафе на бульваре Сен-Мишель, ее походка снова стала такой же легкой, как в те времена, когда мы гуляли с ней под соснами. До сих пор красота Андре оставалась в каком-то смысле скрытой — таилась в глубине глаз, порой озаряла вспышкой лицо, но не была видна по-настоящему; сейчас она проступила на поверхность, вышла на свет.
Помню утро, пахнущее свежей зеленью, на озере в Булонском лесу; Андре села на весла. Без шляпы, без перчаток, с обнаженными руками, она легко и ловко касалась воды веслами, волосы ее блестели, глаза жили. Паскаль опустил ладонь в воду и тихонько напевал — у него был красивый голос, и он знал много песен.
Паскаль тоже менялся. В присутствии отца и особенно сестры он казался маленьким мальчиком, а с Андре разговаривал с уверенностью мужчины — не то чтобы играл роль, просто соответствовал тому, чего она ждала от него. Или я раньше ошибалась на его счет, или Паскаль взрослел — во всяком случае, больше не был похож на семинариста, выглядел менее ангелоподобным, зато более веселым, а веселость ему очень шла.
Первого мая он ждал нас на террасе Люксембургского сада. Заметив нас издали, он влез на балюстраду и пошел нам навстречу мелкими шажками канатоходца, балансируя руками как шестом и держа в каждой по букетику ландышей. Потом спрыгнул на землю и протянул их нам обеим сразу. Мой был только для симметрии — Паскаль никогда не дарил мне цветов. Андре поняла это и покраснела — второй раз в жизни я видела, как она краснеет. Я подумала: «Они любят друг друга». Огромное счастье быть любимым Андре, но я радовалась прежде всего за нее. Она бы не смогла — да и не захотела бы — выйти замуж за атеиста, а если бы заставила себя полюбить сурового католика вроде месье Галлара, то зачахла бы. А рядом с Паскалем у нее получится наконец примирить счастье и долг.
Нам почти нечего было делать в конце учебного года, и мы много бродили по Парижу. Никто из нас троих не был богат. Мадам Галлар выделяла дочерям только карманные деньги на чулки и автобусные билеты; месье Блондель мечтал, чтобы Паскаль полностью посвятил себя подготовке к экзаменам, и не позволял ему давать частные уроки, предпочитая сам брать дополнительные часы; у меня было всего два ученика, и те плохо платили. Но мы все-таки ухитрялись ходить смотреть абстрактные фильмы в «Студию урсулинок»