Бронепоезд и вправду застыл на месте. То ли от осколка, то ли от сотрясения на паровозе лопнула дымогарная труба.
— Не было печали, черти накачали! — крикнул Сухоруков и от злости выругался.
Многие из команды попрыгали на землю. Раздались голоса.
— А я-то думал, что бронированному ничего не сделается.
— Больно тонкая она…
— Да не в броне дело, товарищи. Машина ведь все равно старая, вот и лопнула труба.
— Сколько до станции Горошино? — спросил Сухоруков и, взглянув на карту, сам ответил: — Километра четыре… Вот что! Ты и ты, — он показал пальцем на помощника машиниста и Чернобрива, — жмите на Горошино, там наверняка паровоз найдется. Часа через полтора ждем вас. Живые или мертвые, но на паровозе, ясно?
— Ясно, товарищ командир! — ответил Чернобрив и мечтательно вздохнул. — Эх, конягу бы какую-нибудь, даже самую захудалую.
— Сам стань конягой, и галопом! Тут рукой подать, за двадцать минут добежать можно.
— Ну, за двадцать вряд ли, а за полчасика постараемся, — и оба рванули.
И тотчас же наблюдатели с площадки доложили:
— Командир! Опять палиевцы для атаки разворачиваются.
Сухоруков поплевал в ладонь.
— Это пускай, мы их встретим!
Не прошло и десяти минут, как пулеметным и орудийным огнем бандиты были отогнаны. На этот раз они больших потерь не понесли, ибо просто-напросто побоялись по-настоящему атаковать стальную крепость. Всадники приблизились лишь к догорающей платформе, метрах в шестистах от «Витязя».
Когда перестрелка утихла, бойцы снова повысыпали из вагонов, заходили вокруг окутанного дымом паровоза.
— Неужели ничего нельзя сделать? — в который раз спрашивал Сухоруков у машиниста. — Если они артиллерию подкатят, худо нам будет.
Машинист разводил руками и терпеливо объяснял, что выход один — законопатить трубу, вбить заглушку.
Но для этого надо влезть в топку. Погасить ее погасили, но все равно она так и пышет жаром. Человеку влезть невозможно — сгорит.
— И-их, зараза! — Сухоруков снова заглянул в огнедышащую горловину. Лицо покраснело, мигом покрылось потом.
И тут, раздвинув бойцов, вышел вперед Петро.
— Давайте я залезу, товарищ командир!
— Сгоришь! — не оборачиваясь, бросил Сухоруков.
— Не сгорю. Дело сделаю, я терпеливый…
Сухоруков отмахнулся, как от назойливо жужжащей мухи. Но Петро не отставал. Он почувствовал страшную ответственность — и наперед знал, что сможет, сделает. Погибнет, но выполнит до конца свой долг.
— Вы меня холодной водой полейте и лицо чем-нибудь замотайте. Вот увидите, за пять минут вобью заглушку.
Сухоруков вопросительно взглянул на машиниста. Тот нахмурился.