Вот мысли, засевшие в голове. Вот проблемы, требующие разрешения. Вот вопросы, на которые надо обязательно ответить себе и кладненцам.
Поезд идет, и Тонда смотрит в окно. Он видит не особенно радостные картины. Всюду последствия войны и революции. Но как же им не быть! Ни война, ни революционный переворот не создают новых материальных ценностей, а уничтожают их. Уничтожены они и здесь, и нечего удивляться. Разрушенные вокзалы, кладбища железнодорожных вагонов и паровозов, разрушенные мосты, уничтоженные села, плохо возделанные поля, в лохмотья одетые люди, тощая скотина — короче, нужда, недостатки, опустошение.
А Москва? Что сказать о ней, как о ней судить? Утомленная и обветшавшая. Обшарпанные, облупившиеся фасады домов. Пыльные пустые витрины. Выбитые стекла. Окна грубо заколочены тесом. Вывороченная мостовая и разбитый асфальт. Молчаливые дома, остановившиеся фабрики. Запустение, кругом запустение.
Но, несмотря ни на что, Москва живет. Живет новой, бурной жизнью. В развалинах домов и фабрик копошатся люди. Они сражаются с нуждой, борются с жизнью и работают. И не просто работают. Работают, как лошади, страдают и борются. Учатся, митингуют, радуются и ликуют.
Тонда чувствует этот темп новой жизни, идя по улицам Москвы, участвуя в субботниках, в разрушенных и заваленных мусором фабричных цехах, слушая Ленина на конгрессе Коммунистического Интернационала в Кремле, смотря парад Красной Армии и мощную демонстрацию московского пролетариата на Красной площади. Он принимает этот темп жизни всем своим существом. Верит в него. Этот темп захватывает его и вдохновляет. Он верит в великое строительство, в историческую победу социализма.
Великой верой полны и письма, которые он отправляет домой кладненцам:
«Москва, июль 1920 г.
Никогда я не забуду того впечатления, которое на меня произвела послевоенная, послереволюционная Москва. Разбитая, выцветшая, запущенная, с забитыми витринами без стекол, без транспорта, а часто и без света и отопления.
Но эта трудовая Москва живет. Как незаметные и терпеливые муравьи, зарываются люди в груды мусора и сора, чтобы выудить оттуда кусок дерева для топлива или дощечку для полочки, старый гвоздик и т. п. В этом усердии чувствуется огромная жажда жизни. Жить опять после всех бед, катастроф и отчаяния, через которые прошли эти люди в военные и революционные годы!
Не могу объяснить почему, но я, спотыкаясь на разбитом асфальте московских улиц, верю, твердо верю, что они будут жить. И главное, они будут жить уже не по-старому, а по-новому, новой жизнью.