Я уже собирался вернуться к себе, когда заметил, как увидел, что по центральной линии из глубины лагеря движется несколько человек, среди которых была та самая, понравившаяся мне девушка, ее мать и двое сотрудников директората из числа сирийцев. Девушка шла с опущенной головой, еле переставляя ноги, мать ободряюще поглаживала ее по спине, что-то быстро говоря. Девушка не отвечала, просто шла молча, как на плаху. «Блядь, уговорили», — мне стало тошно, что так на моих глазах рушился образ непокорной красавицы, созданный мною. Тем временем процессия дошла до второй палатки, и сирийцы из директората обменялись фразами с охранником, который сопровождал принца и теперь стоял на входе, прикрывая своего босса.
Этот охранник выделялся среди других своим внешним видом и осанкой. Слишком высокий для араба, он скорее напоминал рослого европейца. Без грамма лишнего жира, высокий, с красивой осанкой и с чисто выбритым лицом, в черном костюме с ослепительно белой сорочкой. Цвет глаз невозможно было разобрать под очками, волосы были черные, вьющиеся колечками. На ум пришел образ итальянских гангстеров, чей типаж так красочно был представлен в «Крестном отце».
Охранник, выслушав обратившихся к нему, чуть посторонился, всем своим видом показывая свое презрительное отношение к подошедшим. Один из сирийцев нырнул внутрь палатки и вернулся через буквально минуту. Он перебросился парой с охранником фраз и, взяв за руку девушку, которая явно стала упираться, чуть ли не силой потащил ее за собой вовнутрь.
Я сделал несколько шагов по направлению к ним. Это становилось интересным, похоже, что все происходило против ее воли. Возможно, Саид и был прав, говоря о насильственных браках. Тем временем сириец, работник администрации, выскочил из палатки. Они вместе спешно направились в сторону администрации. Меня удивила реакция охранника, который демонстративно сплюнул им под ноги и отошел от входа в палатку на метров пять.
Сделав еще несколько шагов, я очутился практически сбоку от них и замедлил шаг: немного понурив голову, словно раздавленная ношей, мать девушки брела в сторону, откуда они все пришли. И в этот момент я услышал девичий крик: невыразимая боль и скорбь была в этом крике. Мать девушки вздрогнула, остановилась — я отчетливо услышал ее всхлип — и потом снова побрела дальше. Крик повторился, но уже немного тише, словно кричащий захлебнулся или кричал через затыкаемый рот.
Не отдавая себе отчет, я рванул вправо и, в секунду преодолев разделявшее меня от палатки десять метров, нырнул, чуть не упав и запутавшись в пологе, в темное нутро. Картина, представшая перед моими глазами, была написана явно не маслом: на огромном количестве подушек и ковров, устилавших палатку, барахтались две фигуры. Белая, мощная, почти полностью прикрывала собой фигурку девушки. Та, в темном платье, сучила ногами, пытаясь скинуть с себя тело мужчины. Одной рукой араб закрывал девушке рот, второй почти успешно задрал подол ее платья в попытках добраться до самого сокровенного. Секунды мне хватило, чтобы принять решение не головой, а сердцем.