С матушкою жить стало веселее. Во-первых, если и выходить куда, конечно, целители дозволили и в места, для дамы в положении допустимые, то с матушкою можно. Во-вторых, она живо за хозяйственные дела взялась, освобождая Анну от этой непомерной тяжести. А в-третьих, матушка и сама веселье любила.
Надо было раньше ее позвать.
И сестриц тоже.
Анна поморщилась. Нет, сестрицы — это совсем иное… вон, Алеська, на супруга ее заглядывалась, глазки строила, выдра малолетняя. А скажешь, глазенками хлопает, сама невинность… но не о ней же речь.
Родилась и вправду девочка.
И роды прошли легко, будто бы само тело желало избавиться от докуки. И красота-то вернулась если не вся, то почти. И… и ей, родившей, было дозволено куда больше, чем прежде, особенно ежели не одной, но с сестрами да матушкою. Ребенком же няньки занялись.
Кормилицы.
Слабенькая? Пускай себе. Следующая покрепче будет. А первые, они все слабые, так матушка говорила. И Анна охотно с нею соглашалась. А что? Матушке ли не знать. Она восьмерых родила.
Не о чем беспокоиться.
Анна и не беспокоилась.
Первый год.
Второй тоже. На третий, глядя на хмурого мужа, подумала, что стоит все же родить наследника, но… не вышло. И даже ведьма, к которой Анна обратилась, уже не с серьгами, были вещицы и поинтересней, подношение не приняла.
— С умом выбирать надо было, — сказала она непонятное, а объяснять отказалась. Добавила лишь. — Свою кровь он всегда увидит.
И за предупреждение это Анна, пожалуй, была ведьме благодарна. Не то чтобы она всерьез задумалась над… подобным, но вот матушка о чем-то этаком заговаривать начинала.
А потом Лилечке поставили диагноз.
И…
И Анна ощутила страх. Все-таки она любила дочь, особенно подросшую, научившуюся держать себя в присутствии взрослых.
Но…
Ведьма кое-как сползла с лошади, брюхом проехавшись по седлу и попоне. Встала неловко, поморщилась и живот заголившийся потерла. Анна отвернулась, не желая видеть этакий срам.
…после шептаться станут, говорить всякое. И слухи пойдут гулять по округе.
— Извините, — сказала ведьма, обеими руками пригладив встопорщенные волосы. — Я как-то… ездить не привычная.
— Моя вина, — супруг, в родовом доспехе глядевшийся непривычно грозным, ударил в грудь кулаком. Кулак, окованный железом, с железною же кирасой встретившись, загудел. Или это кираса? Главное, звук получился премерзейший…
А тут и Фимка с квохтанием подскочила.
Отвратительная женщина.
И она виновата, что с Лилечкою едва несчастье не приключилась. Оставила одна! За такое даже не порют, за такое на каторгу ссылают и бывают правы, а вот Тадеуш мягкотелый.