Едва министры вышли, как в комнате, бесшумно ступая в мягких шелковых туфлях, появился мальчик-бача, прекрасный и розовощекий, будто юная дева. Он принес султану уже разожженный кальян, чтобы дымом гашиша, смешанного с отборным табаком, притупить злобные людоедские инстинкты старого бабуина. А то он в порыве страха и раздражения еще прикажет казнить кого-нибудь не того, а потом будет об этом жалеть, как будто можно приставить обратно отрубленную голову…
27 июля 1907 года. Вечер. Румыния, Бухарест, Королевский дворец.
Послание русской императрицы, доставленное императорским фельдегерем «из рук в руки», привело старого румынского короля в состояние, близкое к шоку – уж в очень резких и определенных тонах оно было составлено. Никакой дипломатии, сплошная конкретика. Или Румыния беспрепятственно пропускает через свою территорию русские войска и без малейших пререканий и таможенных препон позволяет организовать экстерриториальные линии снабжения под охраной русских воинских команд, или в ходе скоротечной и беспощадной войны румынское государство упраздняется, а его территория частью присоединяется к Российской империи, а частью (Северная Добруджа) к Болгарии.
Хотя, казалось бы, с чего волноваться румынскому королю? Тридцать лет назад, во время предыдущей русско-турецкой войны, он уже был союзником деда русской императрицы, и по итогам этого союза прирастил территорию государства, из вассального по отношению к Турции княжества превратив его в независимое королевство. Но был в этом деле один нюанс. Северную Добруджу Румыния получила не от Турции, а от Болгарии, как раз по итогам Берлинского конгресса. И это несмотря на то, что преимущественно население там было не румынским, а смешанным – болгаро-татарским. Одного этого было достаточно, чтобы подозревать, что теперь, когда на болгарском престоле сидит царь из династии Романовых, а итоги Берлинского конгресса признаны ничтожными, в Петербурге решили отрезать Северную Добруджу у Румынии и вернуть ее в состав Болгарии. Ничего такого в письме русской императрицы не содержалось, но поскольку у румын совесть в этом деле была нечиста, представления об истинных целях русской императрицы имелись самые страшные.
Вопрос Северной Добруджи был не единственным, заставившим сердце румынского короля биться в ускоренном темпе. Аппетит к чужим территориям в румынские головы приходил прямо во время еды. Теперь румынское боярство жаждет не только австро-венгерской Трансильвании, но и российской Бессарабии, а также болгарской Южной Добруджи. Бацилла «Романиа Маре» уже бродит в интеллигентских головах, которым уже мнится огромная Румынская империя: от Адриатического моря до Днестра, Южного Буга, Днепра или даже до Уральских гор… Как только об этих бреднях узнают в Петербурге, последует свирепая и молниеносная реакция. Если идею отторжения российских территорий высказывают частные лица (вне зависимости от их подданства), то им грозят каторжные работы вплоть до пожизненных, а если главы государств или правительств – то это вызовет понижение уровня отношений вплоть до объявления войны.