— Я.
— Мерзавец ты! — говорит поп.
Петр Анисимыч, конечно, смолчать не смог.
— В чем дело, отец духовный?
— Они еще спрашивают, нехристи окаянствующие. Ребенок зачат в великую семидесятницу. Ему теперь прощения на том свете не будет.
Поп рычит, а у Петра Анисимыча тоже голос слава богу!
— Тихо, батюшка! Сам-то небось не веришь в тот свет. Никем еще не доказано, что тот свет существует, ни одним философом.
У попа все слова и разбежались.
— Чего, чего, чего? — А потом как затрясется, как замашет руками. — Да я, да я! Я в контору донесу!
Моисеенко схватил ребенка и бегом на улицу, а там — хохотать.
Гаврила тоже смеется. Просмеялись этак, а потом и задумались. А что, если и вправду не поленится поп в контору сбегать?
Клязьму переходили по льду. Снег был синий, вечерний. Звездочка уже горела в небе. Петр Анисимыч развернул маленько куклешку:
— Спит.
— У нас все ребята спокойные, — сказал Гаврила.
Моисеенко и рассвирепел:
— Ишь чем хвастают! Спокойные они! Морозов на этом спокойствии золотишко кует. Их по морде — молчат. Их в прорубь — молчат. Молчат, как животины безответные, бессловесные.
— Скажешь тоже! — обиделся Чирьев.
И тут они увидели толпу.
Возле трактира «На песках» стояли крестьянские розвальни, но крыты они были богато волчьими шкурами с волчьими оскаленными мордами. Вместо лошади — все в черном, с белыми неживыми лицами — женщины. В санях — тоже женщина. Шуба на ней обычная, рыжая, на голове черная грубая шаль, из-под шали — белый батистовый платок.
— Вижу! Вижу! — тонко вскрикивала сидящая в санях, хватая руками себя за голову и раскачиваясь. — Быть голоду, быть мору! Припадите же к стопам всевышнего. Он спасет, защитит, даст вам и жизнь и хлеб.
Из трактира вышел хмельной, послушал бабу, рукой махнул.
— Все врешь!
— А ну-ка, погляди на меня! — сказала быстро провидица.
— Ну и погляжу! — хорохорился пьяный.
— Так, так, так, — тотчас уличила смельчака провидица. — Бабу свою уморил чахоткой, деда запинал, все три твои дочки — по улицам «женихов» ищут, но и самому тебе, старому мерину, жизни осталось три полных луны. Ступай!
Мужик икнул, попятился, пустился рысью наутек, а люди как-то съежились, как-то придвинулись друг к дружке.
Вдруг, вырвавшись из толпы, подлетела к провидице растрепанная молодуха:
— Скажи! Все скажи! Всю правду!
— Обворовал он тебя и еще семь раз обворует. А потом будет твой, — не глядя на молодуху, скороговоркой сказала провидица.
— И мне скажи! И мне! — загалдели мужики и женщины.
— Вороные мои! — вдруг по-разбойничьи, в четыре пальца, засвистела провидица.
Женщины, запряженные в сани, тотчас тронули. Толпа качнулась, раздалась, пошла вслед за поездом.