* * *
Метров через тридцать дыхание у подполковника Какиашвили сделалось тяжелым, словно ему приходилось прогонять воздух через плотный фильтр противогаза. Он и не подозревал за своими легкими такой особенности, может быть, потому, что давно не приходилось ползать. Да еще в таких условиях. Временами ему казалось, что немцы не могут не слышать его сипящего и свистящего дыхания, и он испытывал неловкость перед старшиной и Носовым: напросился, выходит, чтобы и себя погубить, и других.
Да еще эта грязь, к которой он никак не может привыкнуть. Она налипала не только на руки, но и на лицо. Поначалу подполковник при каждой возможности брезгливо вытирал о траву руки, а потом руками лицо, но скоро понял всю бесполезность и даже вредность этого занятия.
Продираясь среди острых комлей вырубленного кустарника, Какиашвили весь изранился. Холод, правда, сделал его тело почти нечувствительным к боли, вот только ладони немного саднило.
Подполковнику казалось, что они ползут ужасно долго, что сам он уклонился в сторону — на минное поле, и только странный, ни на что не похожий звук, издаваемый время от времени старшиной, вел его за собой.
Во время щелчка и шипения взлетающей ракеты подполковник успевал вжаться в чашеобразное углубление ближайшей воронки, но воронки все такие мелкие, а тело его такое большое. Скорее бы уж все кончилось!
* * *
У старшины Титова поразительно острый слух. Лежа в полусотне метров от немецких окопов, сквозь шорох дождя и вздохи ветра он хорошо слышит, как впереди немец перезаряжает ракетницу. Вот переломил ствол, вот выдернул стреляную гильзу, и она упала на дно окопа, звякнув там о другие гильзы; вот сунул в ствол новую ракету — щелчок! — готово, можно стрелять. Дальше нетрудно представить все остальное, тем более что видел это не раз собственными глазами, затаившись сзади, в воронке, в ожидании удобного момента для броска.
* * *
Рядовой Карл Шмуцке делает все медленно, спешить ему некуда. В темноте он все равно ни черта не видит, кроме смутного силуэта своего товарища, пулеметчика ефрейтора Ганса Рюккена, и ничего не слышит, кроме шума дождя и ветра. Капли барабанят по каске, вода стекает за воротник шинели. Шмуцке ежится, стягивает одной рукой воротник на шее, выдерживает паузу, поднимает другую руку с ракетницей, закрывает глаза, чтобы не ослепила вспышка выстрела, нажимает курок.
Ракета уходит вверх, вспыхивая там бело-голубым огнем, огонь плывет куда-то в сторону, его свет скользит по стенкам и дну окопа. Шмуцке открывает глаза, шарит взглядом перед собой, но не слишком внимательно: вести наблюдение за сектором дело, скорее, пулеметчика, чем его, ракетчика. Поэтому, едва горящая ракета начинает скользить вниз, Шмуцке вновь опускается на дно окопа и, прикрывая телом ракетницу, чтобы не намокла, производит перезарядку. Свет ему не нужен, он все делает на ощупь.