Выйдешь перед маем в степь, а этих тюльпанов видимо-невидимо. Иди, иди, а они все будут глядеть на тебя и будто просить: меня, возьми меня. А ты поначалу наберешь в охапку всяких, лишь бы покрупнее, а потом начинаешь привередничать, рвать только необыкновенные: алые, или сиреневые, или желтые с оранжевыми приталинками. Но все равно больше других в твоем огромном букете всегда оказывается красных.
Как-то Миша спросил у отца, почему. Тот потрогал большие усы, почесал в затылке и ответил:
— Очень просто это объясняется, Мишутка. Я тебе песню сыграю, а ты с пониманием слухай.
И он чистым сильным голосом запел:
А засеяна славная земелюшка казацкими.
головами,
Украшен-то Тихий Дон молодыми
вдовами,
Цветен наш батюшка славный Тихий Дон
сиротами,
Наполнена волна в Тихом Дону да горькими
слезами…
— И все это, милок, на кровях наших взросло. А кровь, она, сам знаешь, какого цвета…
Натка молчит, и Мише нечего ей сказать. Он тоже, прикрыв глаза, молчит. А что сказать, когда человек уезжает и ты уверен, что больше его не встретишь? Она стоит у окна, барабанит пальцами по стеклу и напевает про какую-то Гренаду…
— Да не думай ты так, — вдруг доносится до него обиженный голос Власовой. — Сказала, что к вам приеду, значит, конец сомнениям.
Миша открывает глаза и удивленно смотрит на пионервожатую. Откуда она знает про его думы? Что она, колдунья и умеет читать мысли человека на расстоянии?
От слов Натки ему становится теплее. Он хочет для нее сделать что-то приятное. Мучительно морщит лоб, стараясь придумать что-то необыкновенное, но ничего не идет на ум. Он поворачивает голову к окну. За синим стеклом в полнеба алеет закат. Он напоминает Мише разлив тюльпанов. Перед его глазами встает отец, и он слышит его слова, которые повторяет Натке:
— Почему тюльпаны такие красивые, знаешь?
Наталья Леонтьевна отрицательно тряхнула своей мальчишеской прической.
— Потому что они всю жизнь равняются на зарю.
— Как это? — удивилась Власова.
— А вот так, — словами отца ответил Миша. Ему хотелось, чтобы в его голосе сейчас было столько же волшебства, светлой радости, сколько он уловил тогда в голосе отца. — Только заалеет заря, тюльпаны, будто по команде, раскрывают свои лепестки и смотрят на солнце.
— Это здорово, Миша, — восхищенно прошептала Наталья Леонтьевна. — Вот бы и люди так, держали равнение на зарю. На светлое, чистое, счастливое… Представляешь, как хорошо было бы на земле…
— И фашистов бы не было?
— Не было, — убежденно ответила Власова. — Стыдно было бы человеку делать подлость. Такую, как Морозов…
— Какую?