— А это наша подруга. Не обращайте внимания, она как переберет вина, становится буйной. Так что мы ее домой, в постельку. Пусть проспится.
Меня обозвали воровкой, а теперь еще и в пьющие женщины записали? Да я лишь бокал шампанского на балу себе позволяю.
Убью! Лично! Только дайте выбраться! И я предалась кровожадным мечтам.
Коляска остановилась в темном переулке. Две свиньи слезли с меня, и я вздохнула полной грудью, ощущая, как живительный воздух наполняет легкие. Глаза защипало. «Боги! Как хочется жить!»
Меня вытащили наружу, поддержали, чтобы не упала, убрали кляп, отряхнули платье и поправили прическу. Я с отстраненным спокойствием отмечала, как по телу проходятся чужие руки, трогая грудь.
— Какая красота, а?
— Но-но, слюни подбери. У тебя все равно на нее не хватит.
— Не сейчас, а через пару месяцев, а? Мне же, как своему, скидочку сделают?
— Я тебе дам скидочку! Пошли и так чуть не засветились.
Мир расплывался от слез, но плакать перед уродами? Никогда!
Скрипнула дверь, мы оказались в небольшой комнатке. Ящики и мешки вдоль дощатых стен. Меня на склад привезли?
Я проморгалась и встретила взгляд крупного мужчины, чей выпирающий живот намекал на сидячий образ жизни, а лысина на почтенные годы.
Мои сопровождающие между тем разливались соловьем. И какая я умная, и красивая, и здоровая.
— Девка с характером, — припечатал мужик, — вижу и зубки в порядке, — он кивнул на руку фраканца. Я тоже посмотрела туда — на ладони отпечатался след зубов. Фраканец покраснел и спрятал руку за спину.
— Ничего обломаем, — «успокоил» меня хозяин и спросил: — Она точно чистая?
— Обижаешь, Давир, лично проверял. Никто не хватится.
— Ну-ну, — дернул уголком рта Давир, — ладно, тридцать.
Мой похититель сделал такое лицо, точно ему плюнули в душу, притом самым обидным образом.
«Продается лошадь. Трехлетка. Фарсонской породы. Нрава легкого и доброго».
Мне почему-то вспомнились торги на ярмарке, проводимой в нашем городке. Тридцать золотых! За бесценную меня?!
Я захрипела, голос не слушался, а то бы я высказала все, что думаю об этих торгах и торгашах.
— Вот! — ткнул в меня пальцем фраканец. — Сам видишь — львица! Глаза — чистое золото! А волосы?!
Вот его первым и убью!
Сторговались на семидесяти. Я не знала, гордиться или ругаться. Семьдесят. У нас это цена хорошей лошади с отличной родословной, вместе с коляской.
Лошадь и я! По одной цене! Все же продешевил ты, фраканец. Надо было семьсот просить, как за табун.
— Ладно, ведите наверх. Комната пять. Только не через черный ход, там, на лестнице, пара ступенек проломилась, плотник лишь завтра придет, так что через зал, но тихо!