. Чарлсон извинился перед Дереком, но здесь речь шла о переписывании истории в угоду рекламе, и это отдавало практикой, принятой в тоталитарных государствах к востоку от железного занавеса, что и давало пищу некоторым из парадоксов, лежащих в основе «Воображая Октябрь». После этого муравей Дерек часто публично критиковал гиганта Патнэма, и Патнэм не остался в стороне, пытаясь раздавить своего противника сарказмом
[134]. В деятельности Саатчи и Патнэма Дерек нашел взаимосвязи, включающие в себя благосостояние, классовые интересы, политику, искусство и кино, в общем, нечто связанное с темой «Караваджо».
Мнения критиков по поводу «Караваджо» разделились. «Тоскливый» фильм, который «не в состоянии взволновать», «очень холодный» — в City Limits — с одной стороны и «путеводная звезда фильма — это поиски Караваджо истины», что делает фильм гипнотическим — в The Financial Times с другой[135]. Однако критиков-энтузиастов, безусловно, было больше, чем тех, кто обругал фильм. Сегодня особенно интересно отметить, что, казалось, чем популярнее и невзыскательнее было издание, тем больше автор получил удовольствия от фильма. Почетное исключение из этого правила составил выдающийся художник и историк искусства сэр Лоуренс Гоуинг, который написал обзор фильма для The Literary Supplement Times. Гоуинг нашел его «весьма примечательной медитацией», основанной на картинах Караваджо и его времени, «интересным и оригинальным размышлением на тему о переосмыслении прошлого Караваджо… [Он] несомненно красив, а иногда [предлагает] весьма полезные основания для предположений о том, как были написаны эти картины». Обратив внимание на сексуальность, он заявляет: «Я не знаю, где бы поэзия ручного облегчения была показана лучше»[136]. Здесь он, кажется, намекает на закадровый текст, в котором умирающий Караваджо вспоминает ранний сексуальный момент из своего детства, связанный с Паскалоне:
Я вижу волнение в его штанах. «Можно мне засунуть туда руку?» Слова падают сами по себе в замешательстве… Я становлюсь на колени перед ним и робко дотрагиваюсь в темноте… Его член растет в моей руке и распространяет тепло. Паскалоне говорит, что его девушка, Сесилия, держит его тверже. «Тверже, Микеле!»
В интервью Square Peg Дерек сказал, что «история Паскалоне — это моя история. Голос за кадром у смертного одра полностью автобиографичен»[137]. Тем не менее единственная похожая история, которую он рассказывает в своих воспоминаниях, произошла не в Италии, когда ему было четыре года, а позже, на базе ВВС в Абингдоне. Она относится к летчику Джонно и датирована в «На свой собственный риск» 1950-ми