В конце стирки все обыкновенно попадало в станок для отжимки белья. Притащенный хозяйками из подвала и тщательно отмытый от грязи и черных пятен неизвестно когда пролившейся на него краски станок лихо отжимал и спрессовывал в одно целое мужское и женское белье, младенческие распашонки, распоротые осколками шторы и даже принесенный от председателя домкома кумачовый лозунг.
Странное дело, на простынях вдруг порою оттискивалось несколько непонятных знаков. Были и похожие на буквы. Буквы складывались в диковинные фразы. Фразы никто не понимал. Между хозяйками существовало мнение, что это не что иное, как поставленное глупым хозяином клеймо фирмы.
Однажды на кухню зашел, протирая большими пальцами запотевшие стекла очков, длинноволосый человек со строгим лицом. Быстро оглядев станок, человек тоненько вскрикнул и несколько раз, излишне сурово поглядывая на жильцов, развел руками.
Внизу ждала подвода, и станок, вздрагивая при каждом ленивом шаге лошади, поплыл в музей.
Рукопись, найденная за пазухой
В последние дни масленицы 15… года два стражника вытащили из-под заросших сухим прошлогодним бурьяном бревен городской ограды мерзлое тело застывшего прошедшей ночью бродяжки.
Дружно взявшись, стражники приподняли каменное тело мертвяка и сунули под рогожку в компанию таких же замерзших, пристукнутых, зарезанных или просто померших от вина.
Заиндевелые сани с лохматой, похожей на большую собаку лошадью тронулись и поехали к реке. Перед черной, дымящейся на морозе полыньей сани остановились, и стражники нехотя стали обшаривать карманы и пазухи трупов. У найденного под стеной обнаружили они книгу, сшитую из листов пергамента и писанную скорописью, но плохую, без заставок. Стражники читать не умели, но уважение даже к такой скверной книге имели и потому, наскоро опустив под лед мертвяков, гикнули на лошаденку и быстро поехали к начальнику.
Начальник книгу не забросил, а отдал писцу Дмитрию с тем, чтоб, как прочтет, все рассказал ему, начальнику, подробно и с интересом. Рукопись была исследована, и приказный писец, войдя воскресным днем в избу начальника за пирогом и водкой, читать ее стал:
«…Только и жил, родившись, Аркадий, в скуке пененный, точно в осенних сумерках, ни трудом, ни любовью, ни миром и ни войною не тревоженный, нерадостный. И от горя, и от счастья терпел и к богу взывал — в пустынь ходил даже. Все тоска, все ожидание, и пишу затем только, чтоб ждать меньше… Порча окаянная в сон клонит — дремоту вечную…
Аркадием крестили меня, имя нередкое, а тревожное… С самого детства знал я его, у батюшки в сидельцах грек был, учил меня многому, а прежде имя мое рассказал: «Аркадией у эллинов страна волшебная сказочная называлась, много в ней чудес, а первое то, что каждый, кто попадал туда, счастливым делался и уж никуда более не шел. Аркадиями называли жителей — трудно дойти к ним, невозможно…» — говорил он, улыбаясь, грозя строго.