Перестраиваясь на ходу в боевой порядок, тяжело сминая грунт, десятка КВ с ревом выносится на склон высоты, с достоинством богатырей переваливает гребень и скрывается из виду.
С минуту я стою в полном смятении и облизываю вдруг пересохшие губы. С внезапно свалившейся усталостью приваливаюсь спиной к прохладной броне своей тридцатьчетверки.
Подходит Николаев, тоже расстроенный. Возмущенно говорит:
— Куда их черт понес без разведки?! Должны же они знать, что там у немцев все настороже, и танки и артиллерия.
Комиссару вторит подошедший Грудзинский:
— Разведчики Суха обнаружили впереди противотанковые минные поля.
За высотой вдруг вспыхивает перестрелка. Среди бешеного хора вражеских орудий с трудом улавливаются глуховатые ответы танковых пушек.
Грохот за курганом длится несколько минут. Постепенно выстрелы становятся реже и наконец совсем смолкают. Устанавливается тишина. Жуткая, напряженная, полная неизвестной пока еще трагедии.
Но вот из-за гребня, задрав к бледному утреннему небу мощную грудь, показывается КВ. Не торопясь, огибая воронки, он спускается по склону и, как бы остывая от пекла, из которого только что вырвался, медленно проходит вблизи нас. На броне лежит человек. Он приподнимает голову и тут же бессильно роняет ее.
Мы спешим к танку. На башне три вмятины и большая пробоина в борту. Лежащий на броне — в звании капитана. Он пытается сесть, но не может. Левая рука его безжизненно болтается. По измазанным маслом, пороховой копотью и кровью щекам катятся редкие, но крупные слезы. Глаза лихорадочно блестят.
Завидев нас, капитан вдруг всхлипывает, икая, давясь словами, начинает нервно выкрикивать:
— Та-а-нки… про-о-пали та-а-анки…
Из его бессвязной речи мы с трудом поняли, что, перевалив высоту и спустившись к ее подножию с северной стороны, КВ уткнулись в минное поле. Произошло замешательство. Этим воспользовалась вражеская артиллерия, без хлопот расстреляв неподвижные танки.
Капитан плачет без стеснения, как ребенок, скрипит зубами и молотит здоровой рукой о броню.
— Перестать! — кричу я что есть силы. — Вы кто — командир или тряпка!
Приподняв голову, раненый смотрит на нас страдальческим, но осмысленным взглядом и неожиданно спокойно говорит:
— Извините, товарищ полковник. Нервы…
— Вы кто будете? — так же спокойно спрашиваю у него.
— Я офицер штаба сто пятьдесят восьмой тяжелой танковой бригады. Наш танковый батальон получил задачу через эту высоту прорваться в Липо-Лебедевский, занять его и удерживать до подхода главных сил. Комбат должен был кроме сто тридцать первой стрелковой дивизии связаться с командиром двадцать восьмого танкового корпуса. Но из-за недостатка времени ограничился сведениями, полученными из дивизии. Что из этого получилось, видите сами.