В отчете за 1886 год, например, Евгения Павловна горячо заступается за тех больных, которые в глазное отделение были приняты с «мелкими» заболеваниями или находились в нем после излечения. Свой «либерализм» Серебренникова объясняла стесненным материальным положением больных, невозможностью поехать домой, риском послеоперационных осложнений и т. д. В губернской управе отчетом Серебренниковой остались недовольны, особенно ее защитой больных. Нового врача решили осадить, прибрать к рукам.
Чиновники из управы тайно от Серебренниковой проверили, с какими болезнями в глазном отделении лежат больные из Оханского уезда. Затем они писали в своем заключении: «Не менее ½ больных из жителей Оханского уезда, пользованных в Александровской больнице, судя по диагнозам, обозначенным в списках, не требовали, по самому роду болезни, больничного лечения… Многие из тех больных, которым требовалось это лечение, например, по глазным болезням, сифилитики, могли быть отправлены в больницы уезда…»
Случай с «проверкой» еще раз напомнил Евгении Павловне о незавидном положении земского врача. Сегодня он, все забывая, работает не покладая рук. Сегодня он нужен обществу… А завтра чиновники выкинут его с работы — кто тогда встанет на его защиту? Серебренникова знает: там, в управе, хотят, чтобы она смирилась, замолчала, отошла в сторону, успокоила себя какой-нибудь куцей философией, вроде «плетью обуха не перешибешь». Но она не может так! И в отчете за 1887 год она дает резкую и справедливую отповедь чиновникам из губернской управы.
«За отчетный год, — писала Серебренникова, — в глазном отделении из Оханского уезда находилось 44 больных. Все 44 случая, принятые в больницу:
1) были настолько серьезны, что субъекты, страдавшие ими были или совсем, или почти слепы;
2) болезни эти многие имели по нескольку лет (1, 2, 5 и 10 л.), стало быть, должны же были, наконец, быть приняты в больницу и лечимы;
3) помощь, в которой они нуждались, была из 44 случаев в 39 оперативная.
Из всего этого явствует, что отказать в принятии в больницу и помощи таковым больным было бы не совместимо ни с гуманностью, ни с обязанностью врача.
Кроме того, я должна сказать, что никакой врач не возьмет на себя роль судьи знаний и искусства своих товарищей; определять, не зная ни лиц, ни средств, ни помещения, что такие-то болезни там-то могут лечить, а эти не могут. Очень возможно, что в других больницах все операции и все лечение ведется в 10 раз искуснее, но раз я врач, заведующий глазным отделением, то я не вправе уклоняться от лечения тех болезней, которые грозят зрению и требуют серьезного, по моему мнению, вмешательства. Отказывая им, я нанесу двойной вред тем, которых я отошлю обратно, на новые поиски врача и лечения, и тем, которые, услыша от них об их неудачном путешествии, не приедут, опасаясь, что и им придется лишь прокатиться взад и вперед без всякого толку.