Желтые глаза вцепляются в мои со скорбным собачьим недоумением, словно мы заключили сделку, словно мы начали общий бизнес с условием, что я помру, а он будет жить, и теперь он не может понять, как я его обдурил. Щенячье удивление плещется в глазницах, пока поднятая дергающимися ногами пыль не покрывает их, удаляя иллюзию жизни.
Вау.
Точно: вау!
Раздери меня, если мне реально не нужно отлить.
Я озираюсь. Черные Ножи повсюду. Стоят. Пялятся. Безмолвные, словно деревья.
Это так же здорово, как трахаться голым у всех на виду. Как убивать.
Ага.
Точно: ага!
А теперь выход на бис.
- Видите меня, сосунки? - Десять лет ки-йя дали мне голос, способный проминать стальные доспехи. - Кто-то не ВИДЕЛ, что здесь произошло? Кому-то нужно ОБЪЯСНЯТЬ?
Они стоят. Смотрят. Шепотки становятся бурчанием, а бурчание тихим громом.
- Это... - Я провожу рукой, чуть обернувшись назад, к вертикальному городу, - МОЕ. Проваливайте к любым чертям, но не ходите СЮДА.
Некая перемена веса, общее шевеление, будто в лесу пред бурей. Не могу сказать, что дела здесь закончены.
- Для вас здесь будет АД! ВЫ СЛЫШИТЕ? ПОНИМАЕТЕ? Здесь вас ждет БОЛЬ. Ждет СМЕРТЬ!
Я указываю на труп Парня-с-Копьем. - Он умер ЛЕГКО. Вы будете умирать ТЯЖЕЛО. Будете умирать ВОПЯ. Ваши сучки ЗАВОЮТ. Ваши щенки будут ГОЛОДАТЬ.
- Я заставлю вас СОЖРАТЬ СОБСТВЕННОЕ БУДУЩЕЕ!
Однако они лишь заколебались. Громоподобное бурчание обретает ритм: растет и опадает, и снова растет, словно прибой перед тайфуном в разгар прилива.
А поняли они хоть одно слово из всего сказанного?
Я смотрю в мертвые глаза в пыли у ног, думаю о хищных охотниках, сбивающихся в стаи...
И начинаю хихикать. Я вроде бы пометил территорию. Верно?
И тогда, прежде чем повернуться спиной к массе воинов рода Черных Ножей, прежде чем пройти бесконечные тридцать ярдов до засады в развалинах ворот, даже прежде чем задуматься: сколько ударов этого говенного тайфуна выдержу я и все мы... я развязываю веревочку, приспускаю штаны и вытягиваю член.
Мочусь на труп Парня-с-Копьем.
Ааах, дерьмо. Сукин сын.
Сначала надо было подобрать нож.
Свет нащупал меня на чем-то мягком, но с узлами под боком и под головой: может быть, это был фигурный диван.
Я понял, что способен открыть глаза.
Тупой взгляд уперся в штукатуренный потолок, не так давно окрашенный в оттенки слоновой кости, и кто-то обхаживал его перьевой щеткой каждый день: в глубоких вырезах барельефов не было и намека на пыль. Пауки, должно быть, помирают здесь от одиночества.
Я попытался сесть, кишки взбунтовались и не дали подняться. Не боль, лишь слабость: я словно тренировался дольше, чем вынесут мышцы. Недавно.