— Но это совершенно другая область исследований! — воскликнула мама. — Одно дело — вырастить ребенка вне тела женщины, другое — отредактировать геном!
— Вы правы. Есть одно «но». За несколько лет до того я защищал диссертацию по редактированию генома. Отгадайте, о каких именно показателях шла речь.
— Теломеразы? — предположила Мира.
— Соображаешь! Стало понятно, почему они согласились войти в проект. Возможно, они сами искали подходящую команду. В команде же был не только я, были специалисты по трансфузии, ведь мы начали не на пустом месте — подхватили «Божену» с историей, с наработками. В общем, первое редактирование, конечно, результатов не дало. Но эмбрионам это не вредило. Единственное, они, то есть вы, росли медленнее обычного. И, знаете, меня часто спрашивали, почему инвестор не заинтересовался технологией производства младенцев. Да потому что на начальной стадии это было ужасно дорого. Не представляю, что должны впоследствии сделать эти выращенные нами люди, чтобы оправдать свою стоимость. Тем более что вы — самые обычные, да?
Я видела, что Мира готова возмутиться, и подергала ее за руку. Она сдержалась, но нахмурилась.
— Самым сложным было принять решение — оставлять плод жить или нет, — невозмутимо продолжал наш собеседник. — Стоимость оплодотворения и превращения в эмбрион была самой высокой, а после попыток отредактировать геном вызревание шло по накатанной — питание, чистка резервуаров. Это было несложно и недорого. И потом, поначалу неясно было, выживет ли плод после так называемых родов. Я и колебался, и хотел посмотреть, что получится. А когда получилось с нулевым ребенком, — говорил он, словно меня не было рядом, — и когда вы забрали ее, я решил оставить всех остальных дозревать.
— Хотя должны были уничтожить материалы, не соответствующие целям эксперимента, — едко заметила мама.
Он повернулся и задумчиво посмотрел на нее.
— Я много думал об этом и ни о чем не жалею. Это очень странное чувство — с одной стороны, мы жестоко нарушили все этические границы, какие только есть, с другой — я никогда больше не чувствовал такого подъема, понимаете, такого восторга, как в те моменты, когда мы вынимали очередного ребенка из резервуара.
— Но мы говорили с Александром Сергеевичем. Он ничего не знает о детях, — возразила Мира.
— Да, далеко не все знали о них. У нас была распределенная система, только несколько человек допускались к резервуарам. И к тому же в 2001-м я перевез лабораторию из НИИ в другое место и сократил персонал до минимума, чтобы не было лишних глаз и ушей. Сказал, что проект провален.