— Всех разобрали? — уточнила я.
— Нет, двух пришлось отправить в приют. Одна родительская пара к тому моменту распалась, а вторая просто не захотела ничего слушать.
Мы ошарашенно молчали.
— Где они сейчас? В детских домах?
Он пожал плечами:
— Не знаю. Может, их усыновили.
Мама посмотрела на него, отвернулась и брезгливо поморщилась.
— Инвесторы знали о детях, но ничего не предпринимали. Я воспринимал это как одобрение. Но потом я поехал на конференцию по трансфузии в Комо.
— И вас переманили, — догадалась мама. — Видимо, тоже военные?
— Это частная исследовательская компания, никаких военных, — ответил он, словно не заметил маминого сарказма. — По договору с первым инвестором все права на изобретение отходили ему, мы подписали строгий договор о неразглашении, а мне уже хотелось работать на свое имя. К тому же меня смущала сама организация. Я ни за что не отдал бы им результаты успешных исследований. Эта компания, — он сделал жест в сторону дома, — проводит согласованные исследования, юридически чистые. Я поставлю свою фамилию первой в списке.
— И что же вы сейчас делаете? — поинтересовалась Мира.
— Примерно то же самое, но я не могу распространяться на эту тему. Все здесь в моем распоряжении — особняк, лаборатория, сотрудники.
— Но при этом вас прослушивают?
— Еще я не могу выходить за пределы этого сада, кроме как с армией охранников. С чем-то приходится мириться. Зато я с самого начала был под надежной охраной. Итальянский инвестор взял на себя даже мою переправку сюда, иначе я не смог бы выехать из страны. Они накрыли меня своей заботой, как куполом.
— Но как вы выехали из страны? Куда дели детей?
— Мы раздали всех, кто созрел. Я оставил распоряжения некоторым сотрудникам, что нужно делать и в каком случае. Я не связывался с ними больше, но, насколько знаю, все живы и здоровы.
— Но если инвесторы знали, что эксперимент с редактированием генома провален, зачем все это было, этот год, зачем все эти похищения? Некоторых детей держали месяцами.
Михаил Юрьевич вздохнул.
— Этого я не знаю. Может быть, мои первые работодатели решили, что я их обманул.
— А почему некоторых держали месяцами, а некоторых — несколько часов?
— Элементарно — боялись что-то упустить? Но потом, когда процесс отладили, отпала необходимость долгих экспериментов.
Он помолчал, пожевал губами, словно хотел что-то сказать, но не решался.
— В общем-то, вы рассказали все, что мы хотели знать, — натянуто сказала мама. После рассказа она явно не испытывала симпатии к коллеге. — Спасибо, мы поедем.
Он кивнул. Мама направилась к дому за папой. Мы смотрели, как она петляет по дорожкам. Михаил Юрьевич снова задергался — потирал руки, сжимал губы.