И теперь пришла теплая осень. А позади долгая жизнь, с которой не хватает силы расстаться. Но ведь пожито, слава Богу. И было все, что положено человеку за долгий срок. А теперь, на самом краю — лишь жалкое прозябанье в четырех стенах, словно в тюрьме, в одиночестве и без обычных стариковских дел, которые прежде чередой тянулись: неспешные походы на рынки да в магазины, о хворях забота: сердце пошаливает, желудок болит, остатки зубов лечить; порой на рыбалку выбраться и даже, иногда, в санаторий съездить — так и текли день за днем незаметно. Теперь все отрезано.
Поликлиники вроде открыли. Но пошел туда и услышал: «Чего вы шляетесь? У нас везде вирус летает!» Пришлось развернуться. А в магазине чихнул ненароком, начали ругать: «Расчихался тут… Иди домой и чихай!»
А с дня завтрашнего и вовсе запрет. Даже с родными не повидаешься. По скайпу, говорят, общайтесь. Разве это жизнь? Еда, туалет, диван, тревожный сон. Снова — еда, туалет… И нудное ожидание непонятно чего. Хотя, если по-честному, одной лишь смерти.
«Ты свои годы считал? Ты в паспорт заглядывал?» — так нынешние врачи вопрошают. Грубо, но честно.
Вспомнилось. Где-то прежде читал об уходе из жизни северных людей, стариков. Кажется, эвенков, которые, поняв свой близкий конец, уходили в тайгу без еды и огня, чтобы умереть там, в одиночестве и покое.
Может быть, так и надо. Не сидеть взаперти, дожидаясь конца не от новой болезни, а от своих прежних стариковских хворей. Подумать, понять и уйти. И где-нибудь в лесу или у воды, спокойно и никого не тревожа окончить свой путь, вспоминая все доброе. Может быть, со слезами.
С такими мыслями прогулки — не в радость. И потому невольно ускоряется шаг: в магазин зайти, пока не запретили, и скорее домой.
Возле прозрачных стен и дверей большого продовольственного магазина и в нынешнюю пору не затихала жизнь. Нескончаемо шел народ, выбираясь на волю с полными сумками да тележками. А возле бесшумных дверей, как всегда, словно на посту, стоял Сеня-монах, человек возраста неопределенного, зимой и летом в одном наряде: черный балахон и клобук с белыми нашитыми крестами.
— Во имя Господа нашего… Во имя матери Божией… — возглашал он негромко и обещал в ответ на любые дары. — Будем молиться о вас…
Черная большая собака молча лежала возле ног хозяина.
Сеня, может, и был когда-то монахом, но давно уже — просто нищим ли, юродивым. У дверей магазинных кормился, где-то жил, просил подаяние скромно.
Но сегодня Петрович еще издали услыхал его высокий клекочущий голос:
— Не прячьтесь! Лик, Господом данный, не оскверняйте! Не маски спасут, а молитва и покаяние! Господь — наше спасение! Не скрывайтесь за стенами от мира Божьего! От родных и близких! Нечистый вас туда засадил! К телевизору, к сатанинским рожам! Спасайтесь в молитве и работе!