Тихое течение (Горецкий) - страница 35

Он подчинялся Петроку, шел, полз, смеялся, орал и пел, и хотел плакать... И тем же тупым удивлением начинал мало-помалу замечать, что дневной духоты уже нет, что в воздухе разливается приятная вечерняя прохлада и вместе с сумерками на землю опускается ночь...


ПОРОГИ


Выйшлі роднай вёскі дзеці

Паміраць на белым свеце

Рассяваць па свеце косці

Праз кагосьці, за кагосьці.

Засталіся нівы, сёлы

На той сум-жаль невясёлы

Засталіся, ой, сіроты

3 горкім горам, з адзінотай.


Янка Купала


I


Война застигла неожиданно: кого в поле, кого на сенокосе,— и откликнулись на страшную весть как-то легкомысленно, даже весело. Запасники побросали косы, весь вечер пили, ели, как в большой праздник, говорили много, лишь бы говорить, но на всем этом лежал отпечаток какой-то непонятной болезненности, словно всех вдруг охватила лихорадка.

А рано утром по дорогам потянулись на сборный пункт в город или уж очень крикливые, или вовсе пораженные немотой фурманки с мужьями и женами, с братьями и сестрами, с отцами и сыновьями.

Так началась та страшная война, и у всех была тогда одна радость: как пишут, война будет короткая, окончится, может, даже до зимы.

Но вот наступила уж и зима, шли бесконечные наборы рекрутов, и запасных, и ратников за очередные годы, пришла весна, новое лето, а конца этому ужасу, казалось, не будет...

Людей стало меньше, девчата загрустили без парней и ярмарочного веселья, старики становились все более раздражительными и сдерживали себя через силу, словно в ожи­дании исповеди перед великим постом.

В хатах царили печаль, уныние. Затянувшаяся, безнадежная война нависла над всеми, словно туча, под серым покровом которой недоставало давешнего солнышка, недоставало его веселых лучей.

Не могло помочь вынужденное благочестие дедов и бабок. В церкви было пусто на правой, мужской стороне и более чем грустно на левой, девичьей. Девушкам теперь и не хотелось туда ходить: что ни праздник, то все молебны; за здравие отправляют, а все чаще и чаще — панихиды. Девчата с удовольствием стали ходить в волость и на почту, где можно было хоть что-нибудь услышать о своих близких и знакомых.

Девчата носились теперь с письмами, будто все вдруг стали грамотными... Но новости приходили каждый раз все горше, все печальнее: городчанина Хведоса, который когда-то повалил Малкин лоток, убило где-то бомбой с аэроплана; Петроку посчастливилось — попал здоровый в плен (по этому поводу Авдулю стали дразнить вековухой); о многих парнях месяцами не имели никаких весточек,— скорее всего, они уже были убиты.

Всю работу по хозяйству теперь выполнял Хомка, вы­полнял старательно: за себя, за Петрока, за старика. Как у старика забрали единственного сына, он махнул на все рукой, о хозяйстве не заботился, во всем доверившись батраку. И Хомка чувствовал, что обязан присматривать за всем, как за своим.