А асмоловцы возят и возят Князев спирт, все больше нелюдимеют и уходят в себя. Ну и черт с ним, с этим белым светом, суматошным и непонятным... Прячась друг от друга, всё назойливей набиваются они в приятели к лугвеневским шинкарям, сетуют во хмелю: «Э-э, пане, и ваша доля не лучшая. Задавили вас тут, сидите, что сельди. Надо же и вам хлеб промышлять...» Все смелей идут девки-перестарки и солдатки носить воду жителям местечка или нянчить детей к состоятельным евреям. Да, видно, плохо нянчат: не поют их питомцы о доле-недоле родимых мест, сызмала тоскуют по другим краям — светлым, чистым, богатым, им здешняя поэзия ни к чему — какая ей цена, мужицкой?.. А старенькие ветхозаветники в круглых черненьких ермолках и очках над «бублией» ждут не дождутся того часа, когда их народ покинет «чужбину», где гостит сотни лет, и отправится за горы, за моря, в землю обетованную,— должна же она, по воле грозного и праведного Иеговы, восстать из мертвых. Поговорит подвыпивший асмоловец с ветхозаветником и диву дается. Как же оно будет, если не останется тут евреев? Кто тогда будет продавать все, что нужно человеку,— махорку, спички, соль, сельдь, керосин? Кто сошьет тебе сапоги или хомут и сколотит оконные косяки для новой хаты?
Все упорнее, как о некоем чуде, вынашивают асмоловцы думку — о земле, о воле. Вот-вот придет кто-то и принесет это чудо с собой...
Лет пять назад объявился в Городце «пророк», начитанный в Библии и Брюсовом календаре. «И пройдет, — сказал он, — слух про Лугвенево по всей земле. Тут будет теперь средоточие правой веры; со всех концов, ото всех народов потянутся сюда верующие люди на поклон Святому Духу. Разрастется Лугвенево, святое место, во все стороны, до Асмолова и за Асмолово, под самый Днепр. Где растет в поле полынь да куколь, понастроят домов видимо-невидимо — и не пересчитаешь. Поднимутся на городище, как встарь, каменные хоромы, и святые люди, что жили в них задолго до наших прапрапрадедов, будут петь псалмы уже не под землей в воробьиную ночь, не в ночь на Ивана Купала, а наяву, живя среди живых...» Все это будет, обещал мужикам «пророк», одно нужно — с надлежащими молитвами... убить младенца мужского полу, который родился у его соседа! Как и «пророк», этот сосед, его товарищ, с малолетства до женитьбы творил сам с собой блуд, стало быть, жена такого человека могла принести сына разве что от нечистой силы... Задурил «пророк» людям головы! Летним вечером, воротясь с поля домой, мужики и бабы в белых, до пят рубахах, нарочно сшитых для этого, молились в хате «пророка» по закапанной воском древней книге, пели псалмы и ревели ревмя, набираясь духу на великое дело. А бедная мать, ничего и ни от кого не зная, но уже чуя что-то неладное, сидела в хате одна, укачивала маленького и пела ему: «Люди-люли-люли, прилетели куры...» Не куры, а коршуны прилетели в хату и отняли маленького — «пророк» с очумелым отцом,— оторвали еще не отнятое от груди дитя, задушили, сунули в мешок, привязали к хвосту лошади и пустили в поле... «Пророк» забрался на гумно, чтобы лететь на небо, да так и сполз оттуда, дурак дураком. Полиция взяла и его и еще многих. Года три все таскали по судам да по острогам. Приезжали ученые профессоры измерять красным шнурком и циркулем лохматые головы «пророку» и именитым городчанам, глядели им в рот... Тем дело и кончилось. Всех повыпустили «на волю».