Но он почему-то молчал, Оболенцев. Потянулся под лавку, достал из ящика новую бутылку и никак не мог открыть, так дрожали у него руки. Еле налил. И пил, пил так, что у него тяжело, медленно перекатывался кадык. Поставил стакан на стол и посмотрел на Антона возбужденно и будто радостно. Ошалел, что ли?
— Вот… Вот, стало быть, вы с чем! Антон, дорогой, да я ведь тоже этого хочу… Вот не знал! Оттого и набросился на вас днем. Думал, уговаривать приехали. Уж простите!.. Ну, случилось у нас с Тамарой, не совладали с собой. Взрослые ведь люди. Но я никогда не предлагал ей уйти от мужа. Понимаете? Даже наоборот… Она сама, поверьте, сама так решила! Вам не со мной, с ней надо поговорить. Я — пожалуйста… я ни на что не претендую!
— Как не претендую? — не понял Антон. — Она и дочку собиралась забрать, Лельку.
— Вот еще! Зачем мне чужой ребенок? У меня с картиной не ладится, надо работать, а Тамара с разводом своим… Ей вот и деться теперь некуда, пришлось ключи от своей квартиры дать… Но видите — я здесь! А должен находиться в Москве — думать, решать, организовывать. Разве не ясно? Я стараюсь не усугублять. И вы мне помогите. Договорились, Антон? Вы серьезный, понимающий. Для меня сейчас самое важное — картина, а все так перепуталось, так усложнилось. Поможете?
Антон почувствовал прикосновение Оболенцева и отдернул руку, а тот не заметил, придвинулся ближе и говорил, говорил без умолку, почти уже невидимый в темноте, — о Волге, и как там снимали фильм, и про Химки, про речной вокзал, как он непростительно повел себя, и ничего не понять толком, одно выходит: не ругать его надо, не стыдить, а откуда-то вызволить.
— Ладно, — сказал Антон и поднялся из-за стола. — Ладно, Кирилл Константинович. Не надо мне ваших объяснений. Хорошо, что одинаково порешили, а время излечит.
Он шел к калитке и удивлялся, почему так жарко. Вроде и вечер поздний уже, и холодок с реки, туманом тянет, а жарко. Ну прямо как вылет разом всего полка готовили. Чудеса!
А во дворике Марии Даниловны, тоже не мед, встретил его знакомый мотоцикл.
Желтый свет из открытых окон падал в палисадник, на еще не расцветшие кусты георгинов, занавески были раздвинуты, и в горнице можно было разглядеть двоих — Славку и незнакомую женщину, светловолосую, в красном платье.
Могла, конечно, хозяйкина дочь приехать — старуха говорила про дочь, — но сейчас Антон палец бы дал отрубить: это другая женщина. От разговора с Оболенцевым, что ли, от настроенности на о д н о он был уверен — в избе она, та самая, которую намеревался спасти от мужа Славка, И Антон застыл в тени крыльца, взволнованный своей догадкой, не зная, как поступить дальше.