Король Ягайло построил в Вильно кафедральный костел святого Станислава в самом центре города, под Замковой горой. Весь костел уставлен статуями святых. Даже на крыше, над фронтоном, красуются три статуи ангелов, расправивших крылья и готовых вот-вот сняться с места и полететь.
А в виленском предместье Антоколе, которое целых шесть километров тянется вдоль живописного берега Вилии, стоит большой белый костел святых апостолов Петра и Павла. Известный виленчанин, пан гетман Пац, построил его в итальянском стиле, по образцу собора Петра в Риме. Вот в этом костеле целых две тысячи статуй, и даже с гаком.
* * *
Отец мой, приехав в Вильно, словно в лес угодил. Город его ошеломил. Огромные каменные здания, мощеные улицы, богатые магазины, людей на улице, что на ярмарке… Идешь, идешь — и конца-края не не видно, такой большой город. Почувствовал себя отец до того маленьким и ничтожным, что даже голос потерял. Его все угнетало, страшно было даже подумать, как ему тут жить? Сдался на волю судьбы. Но не судьба, а Василевский тут же определил его на кожевенный завод немца Гольдштейна, что на Поплавах. И сам туда устроился: профессия сапожника давно ему разонравилась.
Кожевенный завод, по тогдашним временам и особенно для Вильно, был большой. Выделывали на нем до семисот лошадиных шкур в неделю. Сперва выпускали только гамбургский товар, потом перешли и на подошвы. Гольдштейн был немец, и культурный немец, и все мастера у него были из Неметчины. Но все же не князь, не гетман, а самый обыкновенный капиталист-предприниматель, поэтому его завод, как все другие кожевенные заводы в Вильно, красотой и изяществом не отличался. Было в нем тесно, грязно, непривлекательно… Под ногами хлюпала прокисшая шерсть. Шкуры растягивали вручную. Зимой изо всех щелей дуло, летом от смрада и духоты было не продохнуть. Платил он рабочим тоже мало. Работали и у него по двенадцать часов в день. И, как на всех кожевенных заводах в Вильно, пьянство и хулиганство среди его рабочих было в порядке вещей. И все же, рассказывал отец, это было не так уж страшно. Привыкнуть можно ко всему. И со временем кожевенный завод Гольдштейна стал ему близким и милым, как родной дом.
Первое время он работал там как бы мальчиком на побегушках: подай, принеси, прибери, сбегай туда-сюда. Это были его обязанности. Потом понемногу стал приучаться к кожевенному делу. Платили ему сорок пять копеек в неделю, на хозяйских харчах и хозяйском жилье; одежду, правда, нужно было иметь свою. А года через два он уже был в подмастерьях и зарабатывал рубль в неделю. Пить не пил, курить не курил и изредка мог послать матери несколько рублей. Он вообще был бережлив и по этой причине ушел от немца Гольдштейна к еврею Грилихесу, в Магометанский переулок. На Поплавах мастера-немцы любили, чтобы ученики и подмастерья поили их пивом. Попробуй напои их, если они пили это пиво ведрами, как лошади воду, каждый день. У Грилихеса, тихо и спокойно, отец и закончил свое кожевенное образование.