Скрываться в нашем доме ему было безопасно: все жильцы, и хозяин, и дворник — поляки. Я не мог понять: чего он боится?
В конце концов он сам не вытерпел, похвастался: пеовяки «что-то готовят», и он ходит в лес на их тайные военные занятия.
Потом вдруг началась эвакуация фабрик и заводов. И очень поспешная. Пронесся слух: кожевенный завод Ривкина уже снялся с места…
Вывозят заводское оборудование, машины. Рабочие рискуют остаться без орудий производства, без работы. Но никто никаких мер против вывозки не предпринимает. Напротив, некоторые рабочие выезжают сами…
Слышу — потянулись и кое-кто из хозяйчиков! Ну, этих, как и фабрикантов, тянут за собой военные заказы, контракты, не выплаченные интендантством долги. Не поедешь — плакали твои денежки!
И вот как-то раз — дело было вечером — не узнаю я моего Робейко. Побывал он у Плахинского и вернулся такой счастливый, словно солнце сияет. Новость принес:
— Пан Плахиньски тэж выезджа до России!
Про себя думают: «Куда его несет, старого дурня?» — это с одной стороны. А с другой: «Чему же так обрадовался пан Робейко?»
А он помялся-помялся, сделал вид, будто только сейчас вспомнил, и достает из кармана мне записку:
— Од панны Юзи…
Читаю. Пишет мне «панна» Юзя, чтобы я сегодня же, как бы поздно ни было, пришел к ним. «Что там у них стряслось?» — догадываюсь и не понимаю. Однако должен же и я сделать вид, будто только сейчас вспомнил о делах на комбинате и, к сожалению, должен оставить Робейко одного.
Прихожу — дома никого, одна Юзя. Отец с Янинкой куда-то ушли. Открыла мне Юзя. В новом платье, волосы причесаны, наряжена, как на свадьбу.
И вдруг бросилась мне на шею, всего слезами облила.
— В чем дело, Юзя?
— Тата в Россию уезжает… Мастерскую оставляет на меня, но с условием, что до его отъезда я обвенчаюсь — или с тобой, или с Робейко… Я с тобой хочу…
Опять двадцать пять! А я-то думал, все кончено и забыто.
Через два дня у них была свадьба. Робейко — тот даже из своего убежища выполз: кто заподозрит жениха, что он уклоняется от призыва, если такого шуму наделал…
Я было не пошел, хотя и понимал, что с моей стороны это как-то нехорошо. Побродил по улице, возвращаюсь в свою комнатенку — меня уже ждут, сидят мать и Яня, одеты как на свадьбу, но обе заплаканные.
Пришли за мной, вести на Юзину свадьбу.
Мать говорит:
— Чужие люди будут там пить и есть, а ты свой — дома будешь сидеть…
А Яня заплакала, взяла меня за руку:
— Пойдем…
— Ну, пойдем!..