И она, рассчитывая, что может найти в нем серьезного покровителя, пришла.
Уже помогая ей снять шубу, Шаповал делано-победно и заражающе взглянул ей в глаза и придержал за локти.
А затем началось.
Пустой разговор не отвечал бы тайному замыслу их обоих о свиданьи. И Шаповал вдруг, не дав гостье оглядеться, положил женщине на шею руку и вызывающе вопросительно взглянул на нее.
Она в виде слабой попытки сопротивления на его поспешность покачала головой, но предоставила ему поступать, как он хочет. Все равно — это была игра с неравными силами. Шаповал не мог не овладеть ею, пожелай он этого. А он делал вид, что желает.
Видя, что женщина сама не скрывает своих помыслов в выжидающих его действий защитных движениях, он, схватив ее за руку и шепнув «пойдемте», вдруг повлек ее в спальню.
— Разденьтесь! Снимите! — зашептал он, с хорошо разыгранным бешеным нетерпением, сдергивая с нее кофточку.
И женщина, также покоряясь его нетерпению, заспешила раздеваться.
— Я сейчас, — воскликнул вдруг почему-то Шаповал и мгновенно выскочил из спальни.
Кусая теперь смеющиеся и дергающиеся губы, он очутился на пороге кухни перед Олей.
Оля также взволнованно ступила ему навстречу. Она увидала торжествующие судороги на его лице. Теперь ей осталось только пробежать вместе с Шаповалом через комнату в спальню, чтобы подвергнуть позору находившуюся там женщину. Шаповал предполагал, что так это и будет сделано. Он схватил жену за руку и хотел ее увлечь к спальне.
Но Оля уничтоженно прислонилась к косяку дверей, и рука ее безвольно выпала из руки Шаповала.
У нее на щеках были слезы, и в раскрывшихся на мгновенье глазах залегла самая тоскливая, самая мучительная скорбь.
— Что с тобой? — воскликнул Шаповал испуганно.
— Александр, Александр! — воскликнула горестно женщина. — Как гадко жить на свете! Это же не для нее, а для меня обидно. Не хочу смотреть, не хочу ее видеть, пусть уходит!
Шаповал сразу осекся и оглянулся. Ему самому сразу стало стыдно всего происшедшего.
Он повернулся к спальне и почесал затылок. Не хотелось теперь показаться на глаза женщине, затаившейся и решившей, очевидно, не выдавать своего присутствия в спальне ни одним звуком. Там не шевелилась она, здесь — боялся поднять голову Шаповал. И замерли возле дверей кухоньки Шаповал и Оля, а в спальне — смертно поруганная, опозоренная женщина-самка.
— Шура, иди отпусти ее, чтобы она меня не видала. Я спрячусь на кухне! — тихо сказала Оля. — Пусть она не знает ничего…
Шаповал с трудом мог поднять ногу, чтобы переступить через порог спальни. Женщина уже должна была начать догадываться, что он над ней проделал что-то позорное.