Перед тем как отправиться спать, я выбросила то, что нужно было выбросить, то есть все, включая куртку — которую, кстати, можно было починить. В мусорный бак полетели абсолютно все вещи, слишком много дурных воспоминаний к ним прилипло. Я уже собиралась сунуть бумажник к себе в сумку, чтобы завтра отнести его Ксавье, и вдруг похолодела. Я быстро высыпала содержимое и убедилась, что кое-чего не хватает, кое-чего, что было очень дорого мужу. Его талисман. Каждый год перед поездкой Ксавье маниакально проверял, не забыл ли его, убеждался, что он будет всегда с ним. Куда же он делся? Где сейчас этот снимок нашей четверки? Фотография, которую он носил у себя на сердце, в любых ситуациях, что бы ни случилось. А теперь она исчезла. Для кого-то это ничего не значащий пустяк, но только не для меня. Ксавье нас потерял, мы его потеряли. Кто-то выбросил это фото семьи, счастья и любви. Никто не заметил затерявшуюся бумажку, никто не догадался, насколько она важна. Возможно, это воспоминание о нас осталось после вечера аварии валяться на улице, в канаве, или его выбросили в мусорный ящик, порвали на мелкие клочки, в любом случае снимок был потерян навсегда. Я ни под каким предлогом не должна говорить об этом Ксавье, ему нельзя знать, что фото исчезло. Дождусь, когда ему станет лучше или когда он сам о нем вспомнит.
Месье и Мадемуазель проводили меня в нашу спальню, и сегодня я не возражала, хотя обычно это запрещалось. Я нуждалась в их успокаивающем тепле. Мадемуазель свернулась калачиком рядом со мной, и я принялась ее гладить, чтобы напряжение отпустило. Я лежала, тоже сжавшись в комок, на месте Ксавье и разговаривала с ним: спи, мой родной, ни о чем не беспокойся, все уладится, ты сильный, мы оба сильные, я тебя люблю, я так тебя люблю…
Не стану утверждать, что я привыкла к новой жизни, но все же научилась принимать ее и терпеть. Существовала как под сильным обезболивающим.
Школа. Дом. Документы. Ветеринарная клиника. Больница. Дом.
Имелись ли у меня другие варианты? Никаких. Я знала, что должна успеть, и мне было некогда задавать себе вопросы или размышлять над чем-либо, кроме того, что я делала. Заниматься детьми, быть рядом с Ксавье — мое время, мои дни были рассчитаны по минутам, организованы исходя из того, что нужно этим троим. Все остальное меня не касалось.
Обследования показали отсутствие у Ксавье осложнений. Травма черепа действительно была поверхностной, а повреждения живота успешно рубцевались. Не скажу, что меня переполняла надежда, но я довольствовалась малым. Муж понемногу набирался сил, меньше спал в течение дня, боли слабели, дозы морфина снижались. Однако, едва задремав, Ксавье все чаще просыпался рывком, его будил очередной кошмар, содержание которого он от меня скрывал. Вместо того чтобы употребить слабый прилив энергии на выздоровление, он растрачивал его на пережевывание несчастного случая и вел с собой молчаливый диалог. О чем, я не знала, поскольку он отказывался обсуждать это со мной.