А произошло тогда следующее. Воспользовавшись демократическим хаосом после свержения монархии, власть в стране захватила международная террористическая организация, финансируемая во имя собственного спасения Германией. Такого в истории человечества еще не было. И то, что это удалось, явилось для мира полной неожиданностью, не меньшей, впрочем, чем и для самих его участников — кучки разноплеменных авантюристов, собравшихся вокруг своего полубезумного лидера.
Менее всего в свой успех верили именно они, а потому и вели себя соответственно. Держа наготове заграничные паспорта, готовые в любую минуту исчезнуть из России так же неожиданно, как они в ней и появились, большевики начали грабеж национального достояния страны. Вначале это делалось торопливо и неумело. Никто не знал, удастся ли завтра продолжить разбой, а потому все, что можно, нужно было взять сегодня.[1] Параллельно необходимо было избавиться от конкуренции со стороны уголовных элементов, не желавших делиться добычей с новой властью, чей лозунг «Грабь награбленное!» нашел немедленный отклик у многомиллионной российской черни. Однако этот лозунг призывал к грабежам вовсе не их, в чем они быстро сумели убедиться, т. к. безжалостно расстреливались без суда и следствия на месте грабежа.
Новая власть, будучи прекрасно организованной и вооруженной бандой, совершенно не желала терять драгоценное время на какое-либо юридическое обоснование своих действий. Тем не менее, идеологическое обоснование было необходимо и оно, родившись в безумно-гениальной больной голове вождя, своей беспредельной утопичностью ужаснуло даже его ближайших сообщников. Все ценности, награбленные царизмом и эксплуататорами у народа, отбираются большевиками с единственной целью — распределить впоследствии их поровну среди всех трудящихся, освобожденных отныне от каких-либо видов эксплуатации. «Боже мой! — восклицал трусливо наивный Бухарин, — неужели в это можно поверить?» «Поверят, пся крев!» — успокаивал Дзержинский, и его глаза наркотически блестели, как бриллианты, конфискованные для «диктатуры пролетариата».
Действительно, поверили! Возможно потому, что вера в сказки, где добрый Иван-дурак, став царем, делит царскую казну и казну уничтоженных бояр всему народу поровну, устраивая по этому случаю трехнедельный пир горой, слишком глубоко жила в душе доброго, наивного и вечно обманываемого народа. Тех же, кто в эту «сказку-липу» не поверил, расстреливали, топили в баржах, сжигали в церквах, травили газами в подвалах без суда и следствия. «Будьте образцово беспощадны!» — учил Ильич. — «Расстреливать, никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты!» Массовые убийства, впервые в мире новаторски примененные большевиками против собственного народа, конечно, сыграли свою роль, дав возможность банде ублюдков удержать власть, и это поразило весь мир, легкомысленно предсказывавший неминуемое и скорое крушение кровавого режима. Мир просто не знал этих новых «большевистских» методов, а если и знал, то никогда бы не поверил, что подобные методы можно применить на практике в XX веке, да еще в стране, совсем недавно не без основания считавшей себя европейской.