Эта бутылка, так, несмотря на удобные случаи, и не откупоренная, накануне была единственною вещью, примирявшей его с перспективой впервые на своём веку отпраздновать смену лет не в знакомом доме, освещённом свечами и ёлочными фонариками, а на вокзале или вообще в облаках. Иные оптимисты склонны почти любую незадачу воспринимать как приключение, вот и Дмитрий Алексеевич, к ним никак не принадлежавший, всё же смирился было — со своею, убедив себя в романтичности встречи Нового года под каким-нибудь развесистым кедром; тут-то, вдруг успокоившись, он и поймал ту слабенькую подсказку, что, брезжа в смутном отдалении, дразнила его уже сутки: сообразил, куда обратиться за помощью. Нам нет смысла, расписывая подробности, раскрывать его нехитрые секреты, тем более что и новая выдумка пропала бы зря, когда б авиакомпания всё же не устроила в последний день года добавочного рейса, чтобы вывезти — нет, не потерявших законные места пассажиров, на это у чиновников не хватило человеколюбия, а лишь тех, кто ещё вчера и не думал сниматься с места — кого вызвали телеграммой на похороны; таких бедолаг, понашедших невесть откуда, набралось как раз почти на целый самолёт. Кроме них можно было бы взять на борт всего пять или шесть человек.
Правдами или неправдами Свешников с Марией попали в это число, но, устроившись наконец в салоне лайнера, Дмитрий Алексеевич обнаружил, что не испытывает по этому поводу необыкновенной радости, словно всего только получил причитающееся по праву — что-то вроде мелкого долга, возвращённого честным человеком. Многое, пришедшее было в голове в беспорядок, заняло свои давнишние места, и никак нельзя было отделаться от ощущения невзаправдашности всей истории, кое-какие из разыгранных сцен которой уже казались попросту приснившимися; Дмитрий Алексеевич временами ожидал даже, что вот-вот проснётся от, скажем, выстрела или падения с высоты (что в нашем сюжете скорее пришлось бы к месту), как все мы, оберегаемые сердобольными постановщиками ночных кошмаров, неизменно просыпаемся за кадр-другой до трагической развязки. Понимая, что приснившиеся персонажи обыкновенно не покидают пределов сновидений, он вполне приготовился к тому, чтобы назавтра увидеть себя в утренней спальне одиноким.
В его представлении (возможно, только нынешнем, но ведь никто и не живёт — завтрашними) случившееся на краю света одному этому краю и принадлежало, и он сразу не осознал ту малость, что милая женщина, смягчившая своим появлением часы его безнадёжного ожидания, живёт в одном с ним городе, а может статься, и в одном квартале. Он, конечно, собирался, прощаясь, обменяться с нею номерами телефонов, как обменялся бы и с любым попутчиком, но был совершенно уверен, что не позвонит и не назначит встречи, — удивляясь, однако, этой своей уверенности, противоречащей простой логике: до сих пор ничто не мешало — и всё вело к их сближению. Обстановка аэропорта, и то, что случалось в ней, и действовавшие там лица, включая массовку, не могли иметь отношения к обстановке и происшествиям его подлинной жизни, и ему попросту не приходило в голову продолжить это, в общем-то, уличное, знакомство, хотя прежде он и не видел зазорного в дорожных завязках романов (но не в дорожных романах). Между тем женщина была пока рядом, и, наверно, достало бы всего нескольких слов, чтоб удержать её. Вместо этого ему вспомнилась поговорка «Седина в голову — бес в ребро», которую он повторил с издёвкой над собою, справившим полувековой юбилей; насмешка эта получилась, однако, натужною: бес и раньше вертелся рядом, подхихикивая над потешным браком, и напрасно было, оправдываясь, напоминать ему о договоре с законной супругой, дававшем обоим свободу; если что и надоело Дмитрию Алексеевичу в жизни, так только эта ненастоящая свобода, обернувшаяся пустотой вокруг. О чём-то подобном он, кажется, проговорился Марии, отчего потом стал избегать упоминаний о будущем — не их общем, а о наступающем времени вообще — словно бы из суеверия, из боязни спугнуть неверную удачу или поспособствовать какой-нибудь пакости вроде краха сомнительного гостиничного благополучия.