— Да мы почти ничего и не делаем, — улыбнулась женщина, останавливаясь на половине марша.
— Решили уйти, а это уже кое-что.
— Надеюсь, не пожалеем, тут всё ясно. Впрочем, вижу, вы довольно долго колебались.
— После трёх лент подряд сообразительность явно притупилась. Хотя вы правы в этом-то случае, но в других — как бы не попасть впросак. Всякий раз я покупаю какого-то кота в мешке: наслушался, что говорили в очередях перед кассами, а до сих пор не посмотрел ничего путного. Вы, кстати, не слыхали, какие шедевры тут расхваливают?
— Знаете, о путном обычно молчат, чтобы не плодить конкурентов, не то как раз нужные вам билеты и расхватают. Пока могу сказать одно: нужно попасть на «Апокалипсис».
— Да, да, — согласился он, — я тоже прослышал, что это, кажется, гвоздь сезона… У меня тоже найдётся, что вам посоветовать: «Репетиция оркестра». Я ухитрился посмотреть её раньше и очень хочу повторить сейчас. Есть же книги, которые, даже зная наизусть, перечитываешь снова.
— Пересматривать кино — это уже роскошь. Разве что сразу не во всём разберёшься…
— «Репетиция»-то понятна, это будто бы прозрачная сатира, но дело совсем в другом…
Она недоверчиво повела плечами, и Свешников поспешил переменить тему:
— Конечно, после нынешних трёх картин подряд трудно представить себе, будто что-то можно смотреть по второму разу. Я, честно говоря, устал.
— Мало же вам нужно. Не боитесь признаваться женщине в слабости?
— Тороплюсь, пока вы не узнали о ней от посторонних, — отшутился он. — И раз уж я признался, давайте, если вы не против, зайдём куда-нибудь выпить — хотя бы кофе.
Что ж, Раиса была не против, и он, перебрав в памяти немногие подходящие места, предложил: тут всего пара остановок на троллейбусе… Погода была хорошая, и они пошли пешком. Свешников уже забыл, когда в последний раз вот так, не спеша, прогуливался с женщиной; ему пришло в голову, что прохожие принимают их за супружескую пару — во всяком случае, не подозревают в нём в его-то сорок три года донжуана. Сам же он чувствовал себя юношей, способным на озорство, — и ходи по этой улице, как и было когда-то, трамваи с открытыми площадками, непременно побежал бы догонять и вскочил на ходу. Раиса, скорее всего, сочла б его сумасшедшим, и неизвестно, стал ли бы он, не имеющий на этот счёт определённого мнения, спорить.
Дорога до кафе показалась ему пристойно долгой, и потом, когда они, сидя лицом к лицу, ждали заказ, у Дмитрия Алексеевича тоже нашлось довольно времени, чтобы без суеты и спешки разглядеть свою новую знакомую, решая для себя: привлекательна ли она или всё ж дурна, что оказалось не совсем просто, потому что красавицей он её никак не назвал бы, но ведь обратил же внимание, остановил зачем-то на лестнице (теперь допуская, впрочем, что сделал это не потому, что она как-то особенно ему приглянулась, а совершенно машинально, с той лёгкостью, с какою холостяки заводят разговоры с встречными незнакомками) — и не успел решить. Как-то так получилось, что вскоре, — он не запомнил перехода, — время неожиданно пустилось вскачь, кое-где, быть может, даже и нечестно перепрыгивая через часок-другой, что, кстати, допускалось об эту же пору в старину: Пётр и Павел час убавил… Дмитрий Алексеевич вдруг обнаружил, что и кафе давно оставлено ими и прогулка закончилась: темнело, и дорога завела в тупик, вернее, во двор в одном из Кисловских переулков (он всегда их путал, Малый со Средним, Средний — с Нижним), где, оказывается, жила его спутница — в одиноко стоящем в глубине этого провинциального дворика старом двухэтажном доме.