Дело оказалось общим, и это выяснилось до того, как они сели за стол.
— Кругом бардак, мир переменился, а ты — ты на старом месте и по-прежнему засекречен на все пуговицы? — как бы между прочим полюбопытствовала Раиса.
— Представь, наша бессмертная конструкция приказала долго жить, — удивляясь собственным словам, какие ещё не привык произносить, сообщил Свешников. — Как только институт сдал свой основной проект, где-то наверху решили этим козырнуть: сначала поместили в «Правде» заметку, в которой, не называя фамилий, только намекнули на тематику. Это озадачило, но в меру. А потом шефа вдруг отправили на одну конференцию, на другую (слыханное ли дело — во Францию, в Штаты!). Он делал доклады и давал по несколько интервью в день — короче, разболтал все мыслимые секреты. Но это я так говорю — разболтал, а в действительности, конечно же, дело сделалось даже не просто с ведома Кремля и Лубянки, а именно по их указанию. Короче, миру неожиданно стало известно всё. Господи, да год назад за один намёк, за одно слово о нашей теме упекли бы на Колыму! А сегодня все мы, наоборот, стали вольными людьми. Наверно, можно и в отпуск съездить за границу. Странно это.
Многим странно было привыкать к тому, что из-за разоружения, легкомыслия власти, оскудения казны и кто знает из-за чего ещё в стране то и дело рассекречивались то отдельные проекты, то целые предприятия. Дошла очередь и до лаборатории Свешникова. Она ещё продолжала работать, но уже безо всякого смысла: обеспечивала разработки института, которые, потеряв секретность, потеряли и своё военное значение, то есть — значение вообще. Денежный ручей, лившийся в лучшие дни из Министерства обороны, теперь пересох, и закрытие лаборатории было не за горами. Дмитрию Алексеевичу, со всеми его званиями и степенями, за три года до ухода на пенсию грозила безработица.
Подобных перемен у Раисы, при её неважной службе, случиться не могло, и Дмитрий Алексеевич не понял оживления, с каким она выслушала его скупые слова. Он даже отпустил по этому поводу шуточку, но Раиса в ответ заговорила о том, как трудно теперь жить, и о том, что зато многое, очень многое — и благое, и дурное — стало дозволено, и о том (резко, без перехода), что решила наконец получить заграничный паспорт — на всякий случай.
— Какой может быть случай? — вздохнул он, но спохватился: — Правда, сегодня это просто вопрос денег. И что, ты решила куда-нибудь съездить? И я, невыездной, для тебя — тяжёлый якорь?
— Не съездить, — уехать.
— Вот как, — не сразу ответил он. — Это сюрприз. Что ж, я рад за тебя.