Стефанов подвел ее к столику и помог сесть. Она внимательно рассматривала его. За те полдня, что они не виделись, он изменился к лучшему. В глазах уже не было такой беспросветной тьмы, они светились вполне обычно, да и лицо даже немного помолодела. Если утром ей показалось, что он состарился сразу на десять лет, то теперь она могла констатировать, что уж не меньше пяти лет он вернул назад. Скорей всего столь целебно на него подействовало возвращение к работе. Он поглощен делами и уже не думает столь много о своем горе.
— Я заметил, вы и в кабинете внимательно рассматривали меня, и сейчас рассматриваете. Я, наверное, ужасно выгляжу.
— Не ужасно, но горе оставило на вашей внешности сильный отпечаток. По нему можно представить, как сильно вы переживали.
Стефанов провел рукой по лицу.
— Эта та самая боль, которая с течением времени не проходит. Никогда раньше со мной такого не случалось, но в один момент меня всего затопила гигантская волна чувства вины. Когда я увидел, в каких мучениях она умирает и потом, когда умерла, единственное, что я желал тогда — это присоединиться к ней. Я до сих пор не в состоянии отделаться от ощущения, что ее смерть лежит целиком на мне.
— Но это не так, все люди — смертны. И ваша мама была в том возрасте, когда, как это ни жутко звучит, но уйти в мир иной самое естественное явление. Вам не за что корить себя.
— Нет, вы не правы, я очень мало уделял ей внимания. Она жила далеко, и это как бы автоматически освобождало меня от каждодневной заботе о ней. Конечно, я звонил, высылал, когда она просила, деньги. Но я же не мог не понимать, что таким образом я практически откупался от нее. А в это время рядом с ней были чужие люди, которые заботились о ней. Всякий раз, когда я думаю об этом, в груди начинает что-то сильно ныть. Наверное, я впервые почувствовал по настоящему, что означает выражение: болит душа. И главное не существует никакого лекарства, чтобы избавиться от этой боли. Я пробовал напиться, но нисколько не помогло, только все ощущения стали острей. Но при этом я нисколечко не был пьяным. И я не знаю, как мне жить, что делать. Носить этот груз в себе невыносимо, но и избавиться от него невозможно. Все, что мы совершаем против своей совести, однажды начинает нам мстить. Я бы отдал половину оставшейся мне жизни, чтобы как-то изменить прошлое. Но ничего нельзя исправить — вот что самое ужасное в жизни. Однажды до боли ясно понимаешь, что нельзя изменить ни одного, даже самого мелкого и незначительного поступка. И все, что мы делаем не правильно, нам обязательно отольется. И если мы надеемся избежать воздаяния, то это не более чем иллюзия. Может быть, самая главная и самая трагичная наша иллюзия. И вот я сполна расплачиваюсь за нее.